С киноаппаратом в бою

Недавно, перед новым наступлением на Керчь, я обзавелся длиннофокусным объективом. Эта огромная труба напоминала крупнокалиберный миномет и часто вызывала на себя огонь. Замаскировавшись в крепости над Балаклавой, мы вели съемки, наблюдения за городом, за Сапун-горой. Вся местность, занятая врагом, была у нас перед глазами. Это позволяло снимать не только эпизоды воздушных боев, но и сухопутные и танковые атаки, обработку немецких позиций «катюшами».

Тяжело груженные, «ИЛы» один за другим штурмовали Сапун-гору. Они ходили над нею низко, бреющим полетом на высоте 100–150 метров, сея огонь и оставляя черный след разрывов.

«Наконец-то настала наша пора! Эх, Димки нет! Как мечтал он тогда о съемках в наступлении, когда мы будем бить врага! Гнать с нашей земли и бить, бить!» — думал я. Какой радостью была съемка в сорок первом году сбитого «юнкерса»! А теперь? Каждый день, каждый час, каждая минута приносили столько побед! За всю войну я не ощущал такой удовлетворенности снятым материалом. Впервые я мог в таком многообразии снимать боевые операции наших частей совсем близко, в расположении противника. Я охрип от возгласов и выкриков: «Давай, давай! Бей! Еще раз! Бей! Ура!»

Между Итальянским кладбищем и Федюхиными высотами позади яблоневого сада притаился дивизион «катюш». Я пробрался туда в надежде снять огонь реактивных батарей. Наконец сквозь ветви понеслись на Сапун-гору смертоносные трассы огня. Я снимал, стараясь отвлечься от нахлынувших чувств. Мне было хорошо. Уходить не хотелось. Я не знаю, как долго я сидел в этом маленьком, израненном осколками снарядов садике на краю нейтральной зоны. Я забыл обо всем на свете, будто вернулся домой, на Волгу.

Но вот немцы засекли стоянку «катюш». Полетели первые снаряды. Дивизион, фыркнув моторами, снялся.

Я уходил оттуда в полный рост. «Скорее, скорее! — подгонял меня страх. — Медлить нельзя». — Я прибавил шагу и побежал что есть мочи.

С каждым днем канонада становилась гуще, продолжительнее. Небо дрожало, гудело от сплошного рева моторов. Я представил себе немцев в Севастополе, их самочувствие и попытался сравнить со своим во время обороны. Никакого сравнения. Мы не боялись смерти. Мы защищали свое Отечество во имя жизни. А они? Они даже не знали, зачем пришли сюда. Страшно, наверно, умирать без всякой цели на чужой земле.

Балаклава наша! Еще один шаг на пути к Севастополю. Мы нашли на вершине горы удобную точку в немецком минометном гнезде. В видоискатель моего аппарата хорошо было видно, как — немцы ведут эвакуацию своих войск на Херсонес. Рядом со мной у стереотрубы старшина-корректировщик. Он непрерывно передает по телефону на свою батарею данные о немцах.

К самому берегу на Херсонесе подошел корабль.

— Старшина! Прошу тебя! Слышишь? Дай огонек на транспорт! Слышишь?

Камера работала. С берега протянули на корабль сходни. Беспорядочной толпой ринулись по ним войска.

— Старшина! Скорей! Скорей! Давай огонь! Уйдут немцы! Уйдут! Не успеем!.. — Я волновался так, будто от этого зависела моя судьба. Корректировщик, прильнув к стереотрубе, кричит что-то, для меня непонятное, не обращая на мои крики никакого внимания. Наконец первый снаряд, второй, третий, четвертый подняли столбы воды вдали от корабля.

«Ну, теперь ему не уйти от нас!» — подумал я и начал снимать, как снаряды все ближе и ближе подбирались к транспорту. Батарея ведет огонь залпами — четыре взрыва, промежуток и снова четыре. Вот, наконец, в кадре визира разорвался снаряд на корабельном мостике, другой на кормовой надстройке.

— Ну как? Порядок, товарищ офицер-оператор? — успел крикнуть мне старшина, не отрываясь от своей передачи. — Нет! Нет! Это не вам, товарищ лейтенант! Порядок полный! — добавил он, и снова пошли цифры…

Вижу, как рухнули в море вместе с войсками сходни и пароход стал медленно отваливать от берега. Еще один снаряд разорвался на спардеке. Корабль уходил все дальше и дальше от берега. Корректировщик замолчал. Батарея прекратила огонь.

— Неужели уйдет? Уходит у всех на глазах! Уходит! Нет! Не могу смотреть, в душу мать!

Поток моих ругательств неожиданно прекратил старшина:

— Заснимайте! Скорей! Скорей! «ИЛы» пикируют! Урра! Теперь хана им! Товарищ капитан третьего ранга, дайте хоть одним глазом глянуть, как они там его крошат!

Я только успел нажать рычажок и увидел: штурмовики ринулись один за другим в пике. Вспыхнуло яркое пламя, и транспорт окутался густым облаком дыма.

Это был последний немецкий пароход. Так он и ушел, скрывшись за горизонтом, объятый дымом. В это время на аэродром приземлились несколько больших десантных «юнкерсов». Только я успел снять их посадку, как вдруг в небо круто взмыл «Ю-88». Я еле успел поймать его в кадр. За ним тянулся дымный след. Заложив вертикальный вираж, он хотел, как мне показалось, вернуться обратно, но было уже поздно. Кренясь на одно крыло, он полетел бреющим полетом к морю, надеясь, наверно, сесть на воду. Немного не дотянув, он врезался в береговую скалу и разлетелся на мелкие куски.