С Корниловским конным

Сидя с ним в юнкерской приемной, я думал: кто же теперь будет производить их в офицеры? Императора ведь нет! Кто же другой имеет ту высшую государственную власть, которая так резко перерождает человека — из обыкновенных смертных в роль благородной офицерской касты? Так мы были воспитаны и только так понимали свое высокое офицерское положение в своем Отечестве.

Его выпуск произведен был в офицеры приказом военного министра. Через три года с месяцами наш младший брат Жорж, в чине есаула Корниловского конного полка Кубанского Войска, жуткою смертью погибнет в Таврии в июле 1920 г., на пятом своем ранении в гражданской войне, на 24-м году от рождения... Зачем же было родиться, жить и учиться?!

В Тифлисе я задержался два дня. Остановился в гостинице «Ной», на Михайловском проспекте, недалеко от военного училища. На этом проспекте мне пришлось увидеть странную картинку: Михайловское военное

училище, всем своим строевым составом, шло куда-то на парад. Роты шли отлично, с винтовками «на плечо» и с примкнутыми штыками. Шли весело, ровно, четко, как гвардия. В строю ничего не было революционного. Все было ЦАРСКОЕ. И вдруг я слышу от них революционную и боевую песню, но так мощно, стройно и красиво исполняемую «в ногу» и абсолютно всем своим составом — «Смело товарищи в ногу...»

Если вначале я, любуясь четким строем юнкеров, как-то не обратил внимания — что они поют? — то следующие слова песни оскорбляли уже их юнкерский мундир:

Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой,

Братский союз и свобода — вот наш девиз боевой!

Пели сильно, дружно, даже красиво и как бы вызывающе — но было обидно смотреть на молодецкий строй юнкеров и от них, от юнкеров, будущих офицеров — слышать этот социал-революционный боевой марш. К тому же я удивился — когда же они его разучили? И кто их научил? Не курсовые же их офицеры? Я ничего не понимал... Все это наводило только одну грусть и тоску. Но это, как оказалось, были только «цветики революции»...

Распрощавшись с братом, который был произведен в офицеры перед самой Святой Пасхой, я выехал в Карс. В Александрополе, что между Тифлисом и Карсом, на вокзале я видел все того же знакомого мне жандармского ротмистра в красной своей форменной фуражке, высокого стройного блондина с немецкой фамилией, который, как всегда, встречал всякий пассажирский поезд. Мы поздоровались. В лице его я заметил тревогу. Думаю, что он уже обо всем знал, ждал своей судьбы — жандармского офицера царской власти, но волна революционного разрушения и насилия еще не докатилась до Александрополя.

Через четыре часа наш поезд подошел к Карсу. Из окна вагона вижу большую толпу солдат, как саранча, с винтовками и с примкнутыми штыками — они что-то кричат и бегут к вокзалу. Наш поезд остановился. У дверей вагона 2-го класса сталкиваюсь с озверелой толпой солдат. Какой-то унтер-офицер с винтовкой уже вскочил на порожки вагона и, увидев меня, крикнул: «Вот он!»

Я невольно сделал шаг назад. «Нет, ни он! — вдруг произносит и добавляет: — Где он?» — обращаясь неизвестно к кому. Вначале я понял, что произошел местный солдатский бунт, и они ищут виновника их притеснений, что ко мне, к казачьему офицеру, совершенно не относится. Меня они пропустили на перрон, а сами ворвались в вагон, ища кого-то.

Железнодорожный вокзал в Карсе находился за городом. Перед вокзалом большая площадь. Она полна солдатами, все с винтовками. Вижу, через площадь, рысцою, идет наш обозный казак Новосельцев, станицы Новопо-кровской. Обоз 2-го разряда и ветеринарный околоток от нашего полка находились в Карсе. Зову его к себе и тревожно спрашиваю:

— Что случилось? Где наш полк?

Казак берет руку под козырек и растерянно отвечает:

— Не знаю, Ваше благородие... солдаты говорят — пришла революция... пришли и к нам и заставили верхи (верхом на лошадях) выехать на улицы, а зачем — не знаю. Полк в Сарыкамыше, а во Владикарсе остались обозы и дамы. А дальше я ничего не знаю, Ваше благородие, — закончил обозный казак.

К ночи я прибыл в селение Владикарс. Там было совершенно тихо и спокойно, и никто ничего не знал, что творилось в Карсе. На утро прибыл в наше село 1 -й Таманский полк и Кубанская конная батарея, 4-я или 6-я, нашей же дивизии. Было тихо, но в воздухе чувствовалась тревога; и как всегда — денщики, а от них и строевые казаки узнают события раньше, чем мы, офицеры.

Утром, едучи верхом по селу, вижу, что батарейцы не встали с завалинок и не отдали мне положенной чести. Этого в нашем полку никогда не случалось. Наши казаки при всех встречах с офицерами охотно и отчетливо отдавали воинскую честь, как бы гордясь этим.