С Корниловским конным

Оставшись один, я читаю этот специальный казачий номер газеты. Весь номер посвящен событиям по подавлению «первого большевистского восстания в Петрограде» с подробностями — как погибли казаки. Там было помещено прекрасное стихотворение сотника Калмыкова — «Казачий чуб...». Зачарованный стихотворением, задевшим все струны моей молодой казачьей души, я выучил его наизусть. Вот она, кровавой славою покрытая и казачьими костями усеянная — История Казачества в стихах:

Казачий чуб, казачий чуб -— густой, всколоченный, кудрявый... Куда под звон военных труб — ты не ходил за бранной славой? Какие берега морей, какие горы, степи, дали —

Тебя — красу богатырей -— еще ни разу не видали?

Была далекая пора, когда, влекомый буйным зовом,

Под многогрудное «Ура!» — ты гордо вился над Азовом!

Твоя широкая душа, не зная грани и предела,

За берегами Иртыша, за Ермаком ходила смело!

И твой протяжный звонкий «гик», твой гордый голос исполина, При хладном блеске острых пик — слыхали улицы Берлина!

И твой полет степной стези, и твой лампас алей калины,

Когда-то видели вблизи Балкан цветущие долины...

И не один, а много раз, во дни кровавые расплаты,

Тебя палил огнем Кавказ, студили холодом Карпаты!

В степях, в горах твои следы, где буйно ветры злобно веют,

И где, свидетели беды, казачьи кости не белеют?

И вот — за доблесть на посту, тебе «последняя награда»: На окровавленном мосту, на хладных стогнах Петрограда... Судьба три года берегла тебя в бою, в огне окопа,

Теперь убит из-за угла, рукой наемного холопа...

И у подножья Царских Врат, во имя мира и покоя •—

Прости убийцам, милый брат, своею щедрою душою!

И унеси под звуки труб, под звон Архангеловой меди,

Свой гордый чуб, казачий чуб, к последней праведной Победе!

Похороны донских казаков

На второй день с урядником Фоменко мы едем в Казанский собор. На площади перед собором — в конном строю выстроены 1-й, 4-й и 14-й Донские казачьи полки. На правом их фланге, также в конном строю — стоит Казачья сотня Николаевского кавалерийского училища, имевшая форму одежды Донского войска, но шаровары без лампас.

Вид всей этой конницы около трех тысяч всадников — величественный. На пиках, ощетинившихся к небу, — черные траурные флюгера, которые, колыхаясь от легкого летнего ветерка, явственно выявляли всем казачье горе.

В самом соборе стояло девять гробов с телами убитых казаков. Среди них было и тело хорунжего Хохлачева, погибшего со своими казаками при исполнении воинского долга. Все гробы, каждый в отдельности, были покрыты черным траурным крепом.

После торжественной панихиды гробы вынесли на паперть собора какие-то люди в штатском. То, оказалось, были члены Временного правительства. В тишине послышалась воинская команда:

— Шашки вон! Пики в руку! Господ-да оф-фицеры!

Толпа народа, запрудившая всю площадь, молитвенно обнажила головы...

Гробы с останками погибших казаков установлены на лафеты орудий, и торжественная похоронная процессия, с многочисленным духовенством и делегатами, с горами венков из живых цветов — двинулась по Невскому проспекту, в направлении Николаевского вокзала. Этот день был днем-предвестником, как бы «первой ласточкой», предупреждавшей о предстоящей гибели и национальной России, и Казачества.

Вечером того же дня мы — на Варшавском вокзале. Там были родственники погибших казаков. По своему облику, по одежде, они так непохожи на окружающих, что невольно останавливали на себе взгляд каждого. Это стариннейшие люди, сохранившиеся в своей доподлинности в лесисто-степных дебрях Северного Дона, Хопра иль