С куклами к экватору

Три тысячи лет, а то и больше, широко пользуются этой водой. Еще в те времена, когда Будда произнес неподалеку свою первую проповедь, город был центром индуизма. Он пережил столетия распространения новой религии и вернулся к старому Шиве. Пережил средневековое господство мусульманства. Город со своими пятьюстами святилищами остается тем же, чем был когда-то. Самый большой храм Вишка-Ната, его купол и стены облицованы золотыми пластинками. Главная святыня золотого дома — фаллос Шивы, символизируемый овальным камнем в серебряной оправе. Собственными глазами я его не видел, вы уже знаете, что доступ в храм открыт только верующим и коровам. Но в узких уличках города продаются тонны священных предметов и игрушек, раскупаемых паломниками для подарков. Мы тоже привезли в Прагу этот символ божественного пола в детском издании.

Наряду с Шивой и его быком Нанди в Бенаресе поклоняются также подруге Шивы Кали или Дурге. В то время как остальные храмы сравнительно невелики и затеряны среди сплетения улиц, ее храм просторен. Там резвятся обезьяны — мохнатые детишки с лицами усталых стариков. Некоторых я сфотографировал вместе со свастикой, являющейся здесь декоративным элементом, — свастика как раз к лицу обезьянам.

От свастики, конечно, недалеко до лужи крови. Здесь пресловутый алтарь для жертвоприношений Дурге. Я видел два кола, между которыми зажимают шею черной козы. Но как ей рубили голову, я смотреть не стал — торопился. Богиня, изображенная с высунутым языком, посмеялась над моим трусливым бегством: она завела меня в уголок коридора, где в этот момент умирал так называемой естественной смертью распухший, наклонившийся вперед, хрипло и тяжело дышавший самец обезьяны.

И мне и ему некуда было скрыться. У него не было кровати, в которую можно было бы спрятаться, не было ни куска тряпочки, чтобы натянуть на голову и скрыть свои мучения от прохожих.

Люди умирали в Бенаресе целомудреннее. Притащившись сюда издалека, истратив часто последние рупии, а то и пробавляясь по дороге подаянием, они ложились вблизи священной реки, прикрыв лицо краем одежды. Желали смерти и утешались мыслью, что она наступит здесь, на левом берегу Ганга, откуда дорога ведет прямо в рай. У противоположного берега дурная слава: умереть там — значит, превратиться после смерти в осла. Поэтому он пуст, там нет ни единого домика, там не увидишь ни души. А на левом берегу шум и оживление, теснятся люди, теснятся дворцы. Один лохматый святой дает людям советы, другой, весь осыпанный серовато-синим пеплом, акробатически подтягиваясь на руках, ползет к изображениям божеств. Здесь смерть — счастье. И вот, лежа на тротуаре, эти жалкие люди, в которых едва теплится огонек жизни, ждут, пока он погаснет.

Утром кто-нибудь, проходя по улице, заглянет им в лицо, прикрытое краешком одежды. Мертвых обычно сжигают, но костер обходится не менее двадцати рупий. Трупы бездомных бедняков сбрасывают в реку, остальных сжигают на берегу. Терраса над водой, откуда дым вместе с душами подымается прямо к облакам, называется Маникарника-гхат.

Нас возили туда прохладным утром, как всех туристов, но я предпочитал наблюдать, как купаются тысячи живых — они выполняли свои обряды неподалеку от места погребения. Все уступчатые набережные называются гхатами, их ступеньки спускаются прямо к воде. Мужчины, которые совершают там омовение и пьют воду из ладони, выглядят большей частью здоровыми, я видел там настоящих атлетов. На молодых были лоскутки материи, старики и женщины кутались в мокрые, прилипающие к телу простыни. Вид матери, купающей своего голенького мальчишку, всегда трогателен. Вид простых людей, которые горячо молятся, настойчиво просят чего-то хорошего, очень хорошего, тоже скорее трогательный, чем отталкивающий.

На плотах прямо на воде, на всевозможных мостиках, сбитых из досок и стоящих на камнях, на ступеньках, ведущих вверх, на берег, — повсюду верующие. Погруженные в созерцание, они сидят в позе Будды, закрыв глаза, с сосредоточенными лицами и руками, опущенными на скрещенные ноги жестом буддийских святых. Рядом с ними несколько плошек, над головой зонтик — в эти священные минуты в Бенаресе паломник делает вид, будто это действительно все, что ему в жизни надо.

А в остальном на берегу бурлит земная жизнь, монетки имеют ту же цену, что и повсюду, переходят из рук в руки, ничто даром не дается. Огонек — его дают в храме, чтобы поджечь костер, — стоит не менее пяти анн. Посягательства на карман паломника бесконечны. Ему надо, например, присесть на корточки перед сидящим тоже на корточках цирюльником и побриться. Надо купить предметы культа. Нужна пища и, наконец, лакомства. Я видел целую лодку школьниц, катавшихся по реке, как во время школьной экскурсии. У всех девочек глаза были подведены тушью, одна из них — маленькая, с длинными косами — танцевала, остальные хлопали в ладони.