«Аим Габо, вождь племени бирао», величавый и мудрый старик в сетке коричневых морщин и музыке струящихся складок белых одежд. Или словно отлитый из бронзы поясной портрет молодой африканки, с чувством собственного достоинства позирующей художнику. Красиво сочетание коричневого мелка сепии, тщательно моделирующего форму лица, с бархатистой глубиной лаконичных прокладок углем по складкам одеяния. Тонкая прорисовка скромного орнамента на одежде и украшений придает образу особую законченность и женственность.
С подлинной теплотой и любовью изображает художник «африканских мадонн».
Замечу здесь, что «африканская мода» в Париже 20-х годов вдохновлена была в значительной степени «ситроеновской» выставкой Яковлева.
Тот же современный искусствовед (В. Бабняк) выделяет среди «африканских мадонн» Яковлева «Женщину племени банда с ребенком», объясняя, что ее «композиция, выстроена по диагонали, динамично, а светлый фон с рисунками аборигенов, подчеркивает монументальность группы».
Сегодня любой горожанин, ползающий вроде меня полдня в поезде парижского метро, имеет шанс не раз и не два увидеть настоящую «африканскую мадонну» с одним или с кучей трогательных черных младенцев, но тогда, в середине двадцатых, рисунки эти были открытием для европейца. Русский художник Яковлев был, может, первым в Европе певцом африканской красоты.
«В рисунке «Портрет молодого человека», выполненном пастелью в два цвета — сепией и умброй, — продолжает свой очерк искусствовед В. Бабняк, — ясно выражена идея создания образа подлинного хозяина Африки (известно, что эта близкая советскому искусствоведу освободительная идея африканского цикла была модной уже и в кругах Фезандри, и в журнале Вожеля «Вю». —
Добавлю, что чуть не половина этих африканских шедевров Яковлева была куплена еще до выставки начальником экспедиции Жаном-Мари Хаардтом и воспроизведена в альбоме «Художник-путешественник Яковлев», который выпустила внучка Ж.-М. Хаардта, парижская красавица-искусствоведка Каролина Хаардт де ла Бом.
Жан-Мари Хаардт уже в дороге подружился с неунывающим и отважным русским художником и стал самым ярым из поклонников его таланта. Через девять месяцев после начала путешествия Жан-Мари Хаардт и Луи Одуэн-Дюбрей устроили выставку яковлевских работ в африканском городе Стенливиле (Бельгийское Конго), о чем они сообщали в своих путевых заметках:
«Чтобы проверить художественную восприимчивость — мы показываем собравшемуся обществу несколько портретов, сделанных Яковлевым. Эффект изумительный: никогда, ни одна выставка картин не имела таких восторженных зрителей».
Уже в ходе долгого африканского путешествия обнаружилось, что не один высокообразованный А. Н. Бенуа считал Сашу Яшу истинным чародеем рисунка, наделенным сверхчеловеческими способностями, одним из тех волшебников, каких униженное человечество обрекало в Средние Века на пламя костра. Обнаружилось, что и настоящие колдуны из джунглей считают этого белого человека со странной бородкой настоящим волшебником. Мужественно преодолевавший все трудности и никому не лезший в душу со своими «убеждениями», русский художник со странной бородкой очень скоро стал всеобщим любимцем в экспедиции (каким был в Петрограде, за столом у Бенуа, в Токио, в Париже, в Лондоне и даже в США). Хаардт же давно заметил (и отметил в своих путевых записках), что когда их колонна автомашин попадала в переделку, одним из первых бросался на выручку (тушить загоревшийся брезент или вытягивать на сушу утонувший автомобиль) его русский друг-художник. Позднее обнаружились в джунглях дипломатические способности Саши Яши. Выяснилось, что и без знания здешних языков Яковлев ухитряется уговорить африканцев ему позировать. Что вообще во всех трудных случаях на переговоры надо посылать Яковлева — он договорится. Какие-то в нем были спокойная сила и уверенность, в этом невысоком, но сильном и выносливом человеке.
Однажды на стоянке в зарослях Яковлев делал зарисовки животных, и авторы путевого дневника (Жан-Мари Хаардт и его помощник Одуэн-Дюбрей) сделали восхищенную запись о его этюдах:
«Эти работы бесценны как документ. Когда он рисует тонкую губу только что застреленного на охоте жирафа или бархатную морду еще не успевшей остыть убитой антилопы, он поднимается в своей виртуозности до уровня офортов Дюрера…»