С Лазурного Берега на Колыму. Русские художники-неоакадемики дома и в эмиграции

«Обошлось это развитие мастеру не без блужданий, а то и настоящих промахов. Всякий истинный художник в известный момент принимается ненавидеть в себе что-либо, подчас очень для него характерное. И Яковлеву мог опостылеть его дар спорой, точной, безошибочной «съемки», а может, он чувствовал и справедливость тех упреков, которые он слышал, упреков в отсутствии настоящих живописных элементов. И вот художник, невзирая на огромный успех, которым он пользовался, решается на нечто весьма рискованное — на переработку своей манеры. Он отказывается от тех приемов, которыми пользовался с самых академических лет, и начинает заново учиться. За него становилось страшно, как бы он вовсе не растерял себя. Но художник знал, что делает, и сейчас уже налицо определенная удача опыта — рискованный подвиг оправдал себя.

В творчестве «документатора и протоколиста» появилась незнакомая ему доселе нота лиризма. В этих туманных далях, в этих насупленных вершинах, в этом каменном просторе живет Душа, слышится музыка — та самая музыка, которая через тысячи превращений воспитала очарование Бородина, Мусоргского и Римского».

Так написал о Яковлеве в 1933 году первый некогда петербургский, искусствовед-журналист (увы, как сам Яковлев, проживший до конца своих дней в изгнании).

В 1934 году Люсьен Вожель выпустил альбом с рисунками и путевыми заметками Яковлева, привезенными из трагического «желтого рейса». В том же 1934 году Яковлев создал декорации для балета Онеггера «Семирамида», поставленного театром Иды Рубинштейн. А осенью 1934 года Яковлев вдруг уехал в США…

Мы очень мало знаем про обстоятельства этого отъезда и нам не у кого о них расспросить. Отчего он вдруг уехал после шумных парижских успехов? Отчего бросил студию на Монмартре, ателье на Капри и любимую Италию? Отчего оставил компанию друзей, а также мать и сестру, которым недавно только купил уютную квартиру близ авеню Фош и площади Этуаль? Отчего оставил друга Ваську? Как, кстати, развивались их отношения в эти последние месяцы? Нам не у кого спросить об этом, и ответ (хотя бы догадку) мы можем искать, лишь вглядываясь в кровавый туман 30-х годов…

В России большевистский режим добивал в ту пору украинское и русское трудовое крестьянство и готовился к новой волне репрессий. От Запада все эти операции насилия должны были быть скрыты акциями дезинформации, вроде агит-вояжа фезандрийских коминтерновцев по Стране Советов (под руководством и присмотром агента Игнатьева) и новой волны репатриации. На сей раз советские службы в Париже готовили к отъезду небольшую, но влиятельную группу уже, как им казалось, обработанных «советизанов» — Сергей Прокофьев, Александр Куприн, Иван Билибин, Зинаида Серебрякова, Василий Шухаев, Василий Каменский и, вероятно, знаменитый Александр Яковлев… Кандидатов на возвращение ласкало посольство, звало на свои «мероприятия», им стали беспрепятственно писать из Союза… Ситуация с Яковлевым была не очень ясной, но его, вероятно, можно было припугнуть. Может, и припугнули. Может, даже перестарались. Он еще не оправился от недавнего китайского красного страха. И он решил бежать из опасного Парижа в Америку (как десять лет спустя сделал Деникин).

Александр Яковлев был человек отважный и решительный. Чтоб бежать, тоже нужна храбрость: могут стрелять в спину…

Пишут, что Яковлев звал с собой Шухаева, но Шухаев уже увяз в объятиях советского ведомства (как, скажем, и Билибин). Может, Василий вел со старым другом Сашей те же душеспасительные беседы, что и с Зиной Серебряковой. И главное — жена Вера. Вера недовольна была Парижем, в России у нее были мать и сестры, в Советской России ее ждали великие дела. Она была женщина с амбицией… А ночная кукушка дневную всегда перекукует.

В том роковом 1934-м неразлучные друзья Саша Яша и Васька виделись в последний раз…

В. Шухаев. Портрет Ляли Маковской. 1931 г.