С любимыми не расставайтесь

Александр Володин С ЛЮБИМЫМИ НЕ РАССТАВАЙТЕСЬ

С любимыми не расставайтесь!

С любимыми не расставайтесь!

С любимыми не расставайтесь!

Всей кровью прорастайте в них,—

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь!

И каждый раз навек прощайтесь!

Когда уходите на миг!

А. Кочетков,

«Баллада о прокуренном вагоне»,

1932

* * *

Совсем еще молодая женщина одевалась, глядя только перед собой, только на то, что нужно. Платье на спинке стула. Чулки на перекладине. Босоножки под кроватью.

А Митя, муж ее, лежал на раскладушке, закрыв глаза. Но все было очень слышно: прошелестело платье, что-то шепнул один чулок, другой. Защелкали босоножки. (Подошла к столу.) Лязгнули тарелки. (Понесла на кухню.) Теперь можно открыть глаза. На кухне грянула вода. (Умывается.) Деревянно щелкнули кастаньеты. (Наливает в стакан кефир.)

Потом стало тихо. Что такое, уже ушла? Стукнула дверь. Вот когда ушла.

* * *

В черной не по погоде рубашке Митя шел по улице Он держал руки в карманах, но там они были стиснуты в кулаки.

Свернул в парадное, поднялся по лестнице, позвонил. Подождал, еще раз позвонил Не открывали. Он прислушался, шагнул назад и изо всей силы ударил в дверь ногой. Тогда-то за дверью зашевелились.

— Кого вам? — вежливо спросил мужской голос.

Митя ответил не сразу, голос был незнаком.

— Откройте.

— Никого нет.

— А где хозяин?

— Не знаю.

— Когда будет?

— Неизвестно.

— Что вам, трудно дверь открыть?

— Видите ли, меня заперли, — сказал из-за двери неизвестный. — Петр Андреевич по рассеянности унес ключ, а отсюда не открыть.

— Вы что, не можете выйти?

— В том-то и дело. Приехал в Москву на два дня, и вот один день уже пропал.

— Ну-ка, дайте там чего-нибудь. Проволоки кусок.

— Да откуда же тут проволока?

— У него мотоцикл должен стоять, там в сумке барахло разное, поворошите.

За дверью поворошили.

— Что-то есть, не знаю..

Митя нагнулся, достал из-под двери просунутый железный штырь. Вставил в замочную скважину. Там щелкнуло, и дверь открылась.

Перед ним стоял трудно определимый человек в новом костюме и при галстуке. Он неуловимо и бессознательно изменялся в зависимости от того, с кем имел дело.

— Благодарю вас. Коровин, — представился он.

Митя был хмур и рассеян. И этот человек стал хмур.

— Я посижу здесь, подожду, — Митя прошел в комнату. Озабоченный, усталый, он сел на стул.

Неопределенный человек сел на стул напротив него и тоже обрел озабоченный и усталый вид.

В комнате действительно стоял мотоцикл с коляской. Здесь он казался громоздким и был как бы центром и главным предметом комнаты.

— Вы идите отсюда, — сказал Митя.

— А вы?

— А я останусь, подожду.

— Зачем же вам ждать?

Митя не ответил и пересел за непокрытый стол. Он вытянул ноги, приготовясь ждать долго.

Человек нерешительно сказал:

— Как же я могу уйти, я должен дверь запереть.

— Ну сидите, — согласился Митя.

Он взял со стола пачку сигарет.

— Ваши?

— Нет.

Тогда он закурил.

Коровин, не вставая, потянулся, достал и раскрыл книжку, но было видно, что он не читает.

Митя поднялся, пошагал по комнате, отшвырнул что-то ногой к стене, там треснуло и звякнуло. Открыл холодильник — он был пуст. Снял со стены фотографию, глянул, бросил на стол

— Ладно, я пошел. Вернется, — скажите, я его под землей найду.

— От кого передать?

— Догадается.

* * *

Когда Митя подошел к метро, у трубчатой перегородки его ждала девушка в светлом платье, с сумочкой через плечо.

Она словно бы почувствовала, что Митя приближается, обернулась, засветилась и глазами и русой прядкой волос, и, кажется, всей длинненькой фигуркой — и пошла, почти побежала навстречу.

— А я жду, жду, — сказала она счастливо-обиженно.

Что Ирина умна и интеллигентна, становилось ясно лишь после того, как она начинала говорить. А так — простушка-красавица, призерша по современным танцам в районном Доме культуры.

Чтобы понять, почему такая женщина могла полюбить Митю, следует несколько слов сказать о нем. Он тощеват и смугл, а глаза — светлые, рассеянные. Разговаривает мало и потому производит впечатление скромного, но в то же время загадочного человека. На заводе, где он работал, эта его особенность задевала и беспокоила девушек.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

— Странновато. А почему на вы? Мы же пили на брудершафт.

И они пошли рядом, пока не задумываясь — куда.

— Старый, безумный женский практицизм! — воскликнула Ирина. — Я еще раздумывала, сдать мне билет на поезд или нет! Я же сегодня должна была уехать на Украину, у меня отпуск второй день. Боже, какая я стала мещанка.[1] А еще всем говорила, что я цельный человек.

— Зачем же так. Надо было ехать.