С любимыми не расставайтесь!

Через некоторое время Никулин вышел. Его пропустили, затем в растерянности все пошли за ним по коридору.

– Ну что? В общем, порядок? – бодро спросил Мережковский, надеясь выправить положение.

Никулин взглянул на него печально и не ответил.

– Чудес не бывает, – сказал старик.

Чесноков, опершись на руку лбом, сделал запись в тетрадь. Потом он снял халат и повесил на гвоздик, хотя рабочий день только начался. И запер шкаф на ключ.

Вернувшись домой, он лег на диван и закрыл глаза, чтобы ничего не видеть. Кто-то постучал в дверь – он лежал тихо, словно спит или умер, чтобы поняли, что комната пуста.

Пробили стенные часы. Еще раз постучали в дверь.

Эта пришла Вера, врач той же поликлиники, – жизнерадостная хорошенькая девушка в очках, которые ей очень к лицу.

– Абсолютно нормальная, – встряхнула она градусник. – Я просто не имею права выписывать вам бюллетень! Вставайте и марш на работу.

– Я не могу, – сказал Чесноков, – я болен.

– Нельзя быть таким впечатлительным. Больные вас обожают, начальство вас опекает, что вам еще нужно? – Говорила она весело, лучась улыбкой, которая ей очень шла. – Вы должны ходить вот так! Вам завидуют! Черт подери, этим надо гордиться. Если бы вам все время было легко, то грош вам цена. Это хорошо, что у вас трудности. Только не гневите судьбу. Вы вот можете себе позволить – лег и не пойду на работу. И знаете, что вам за это ничего не будет. А если бы я это себе позволила? – Она помолчала, глядя на него серьезно, подозрительно. – Смотрите, а то я буду думать, что я в вас ошиблась.

Когда она ушла, Чесноков снова натянул на себя одеяло и закрыл глаза.

Но вскоре в дверь опять постучали.

Не дожидаясь ответа, вошел Мережковский с Никулиным, щека которого была обвязана сложенным платком.

– Поняли, что творят?! – воскликнул Мережковский, усаживая пострадавшего. – Воспользовались случаем и устроили свистопляску. У него как на грех разболелась десна, решил снова сходить в поликлинику. Я ему говорю: не ходи, не ходи. Но он пошел, и вот результат: попал к Ласточкиной, она обрадовалась и вызвала специалиста из области. Якобы для консультации, а, в сущности, это на вас донос. Поняли, что творят?..

– Понял, – равнодушно сказал Чесноков.

– Но мы решили так: он будет говорить, что операция прошла благополучно, все в порядке и никаких претензий у него нет. Так?

Никулин кивнул.

– Но вы, Сергей Петрович, должны лично покончить с этим его осложнением. Так что в вашем распоряжении минимум времени. Вставайте.

– Я не могу, – сказал Чесноков. – Я болен.

Мережковский пристально вгляделся ему в глава. Какая-то догадка вдруг пришла ему в голову, и он подмигнул.

– В чем дело? – спросил Чесноков.

Мережковский подмигнул еще раз.

– Это ход?

– Какой ход? Оставьте меня в покое, я болен.

Не решаясь еще поверить новой мысли, Мережковский проговорил:

– Что же тогда?.. Значит, вы капитулировали? Решили жить послушно? Значит, они вас все-таки скрутили? Значит, получается, что победа за ними?..

– Я ни с кем не воюю, – сказал Чесноков. – Я воюю только с собой.

Мережковский смотрел на него и улыбался. Смотрел таким же взглядом, как тогда, когда предупреждал, что в случае чего перечеркнет Чеснокова навсегда.

– Да, с вами я бы не пошел в разведку, – сказал он.

– Я бы с вами тоже не пошел, – ответил Чесноков.

Мережковский вздохнул, поднялся и, забыв о своем спутнике, вышел. Тот тоже встал, глядя на Чеснокова.

Чесноков смотрел на больного, бессильно страдая. У него даже лицо сделалось похожим. Он закрыл глаза и отвернулся к стене.

Через несколько дней я узнал о том, что произошло. Я застал Чеснокова на том же диване. Мне показалось, что он обрадовался моему приходу.

– Посидите, – сказал он.

Я сел за стол, вынул из портфеля тетради и стал проверять.

Чесноков приподнялся на диване и заговорил:

– Забавная ситуация! Одни требуют, чтобы я делал чудеса, на меньшее не согласны. А другие все на чем-то стараются подловить и ставят капканы.

– Вы преувеличиваете, – сказал я.

Он посмотрел на меня злобно, словно во всем был виноват я.

– Достаточно того, что у меня пропало хорошее настроение. Мне нужно, чтобы у меня было хорошее настроение, иначе у меня вообще ничего не получится. Что делать, я такой, сам я себе надоел. Так переделайте меня, вставьте в меня все другое, я буду вам благодарен по гроб жизни!..

Но тут я на него закричал:

– Вы можете делать то, что не умеет никто на белом свете, вам этого мало?..

– Я могу делать либо то, чего никто не умеет, либо я не могу работать никак вообще. Я не могу иначе!

Тем временем в поликлинике председатель комиссии, которая приезжала к Чеснокову, осматривал Никулина. Ласточкина стояла рядом.

– Что такое? – удивился председатель. – У вас было два больных зуба?

Никулин показал один палец.

– Что же тогда он удалял? – спросил председатель, оборачиваясь к Ласточкиной. – Он удалил шестой верхний, а надо было седьмой верхний.

Ласточкина кивнула головой.

– А что он записал? – спросил председатель.

Ласточкина уже держала наготове карточку больного.

– Пятый нижний? – прочитал председатель. – Черт знает что!

Ласточкина улыбнулась.