С любимыми не расставайтесь (СИ)

— Да, — талдычил я своё. Я всегда терялся при звуке его голоса и в первое мгновение впадал в легкую эйфорию, как будто всё это время не верил, что Шурка мой реален, и вдруг получил неожиданное подтверждение этому факту. Потом это проходило, ошеломление отпускало, и я общался вполне нормально, если можно назвать нормальным вдавленный в ухо телефон, а так же блуждающий взгляд, колотящееся сердце и дрожащие руки.

Каждый раз одно и то же.

— Дэн, ты в порядке? — спросил Шурка.

— В полном, — ответил я, — если не считать, что у меня стоит, а ты черт знает где.

Впервые я так откровенно озвучил нашу проблему.

— Потерпи. — Его голос дрогнул. — Осталось недолго. Я и сам уже с ума схожу. Думаю о тебе день и ночь. Ты снишься мне, Дэн, и всё так… по-настоящему. Стоишь рядом, дышишь… Соскучился?

— Зверски.

Мы помолчали.

— Дэн, — снова заговорил Шурка. — Мы можем с тобой пожениться.

Я рассмеялся.

— И кто из нас будет в фате?

Но Шурка шутку не подхватил.

— Я серьезно, Дэн. В Англии это возможно. Здесь очень много однополых пар, и к таким вещам относятся совершенно естественно, без истерии. Мы поженимся и будем вместе всю жизнь. Я хочу быть с тобой вместе всю жизнь…

Теперь-то я знаю, что испугался именно этого. Нет, не того, чтобы вместе всю жизнь. Это как раз было тем, что не вызывало и тени сомнений. Конечно, вместе, конечно, всю жизнь, конечно, с Шуркой. А с кем же ещё? С кем?! Но пожениться… Слишком далека была Англия и всё, происходящее в ней. Видимо, мой кондовый менталитет не способен был воспринимать как норму вполне обыденную для британца ситуацию: два мужика идут под венец.

— Я подумаю, — капризным голоском пропел я, стараясь превратить волнительный разговор в привычный нашему слуху «комический куплет», хотя сердце моё бешено толкалось в ребра.

Но Шурка пропустил мимо ушей моё полудетское ёрничанье — слишком важен для него был момент. Я понял, что он думал над этим уже давно, и, в принципе, всё уже обдумал.

— Подумай, Дэн. Прошу тебя.

И вроде бы всё осталось прежним: я тосковал нещадно, рвался к Шурке, мечтал о нем, торопил время, засыпая с выдохом облегчения: ещё один день позади. Слава Богу.

Но что-то во мне надломилось…

*

В такой многолюдной тусовке я оказался впервые. Впервые после отъезда Шурки. Конечно, если не брать во внимание Мишкин день рождения, но и тогда компания была по нашим меркам скромной и малочисленной: десять не очень трезвых, но вполне прилично себя ведущих студентов и студенток. Шумных сборищ я упорно избегал, да мне и раньше в большой толпе было муторно, и всегда хотелось поскорее смыться. Пил я по студенческим меркам мало и почти без удовольствия.

На этот раз я согласился сразу, Мишке даже уламывать меня не пришлось. После нашего с Шуркой разговора, после его «поженимся» оставаться наедине с самим собой было всё труднее. И признаваться себе в том, что, несмотря на всю мою безумную к Шурке любовь, несмотря на звериную тоску, от которой иной раз почти невозможно было сползти с постели и начать новый день, потому что мучительно жаркие сны, соленые от спонтанных слёз, высосали все силы, я отчаянно боюсь этого нового и в чем-то неприемлемого для себя качества — Шуркин муж.

Напивался я свински: вливал в себя стопку за стопкой.

Вокруг меня были обычные парни и обычные девчонки. Они обжимались, целовались, смеялись, и это выглядело так привычно и… так правильно. Это была моя среда обитания. Не скажу, чтобы я наслаждался, оказавшись в кругу «своих». Да и какие они свои, когда Шуркины губы у моего лица, его руки, крепко обхватившие мои кисти, подрагивающие в унисон сумасшедшему ритму пульса — самое естественное, что может быть на Земле.

Но тем не менее картина была классической, а я всегда тяготел к классике.

Я упрямо нажирался, топя в водке своё невольное предательство.

Манечка всё время крутилась рядом.

Я уже встречался с этой тоненькой, беленькой девушкой. Один раз на Мишкином дне рождения, другой… не помню, где.

Все называли её Манечкой, и это звучало вполне искренне, хотя и несколько странновато для разудалой студенческой тусни, где слово «козел» произносилось намного чаще, чем слово «пожалуйста».

Манечка не отходила от меня ни на шаг — беспокоилась. Я приглашал её танцевать, грубо прижимал к себе хрупкое тело, бесчувственно тискал маленькую грудь, вяло жевал невкусные губы — пытался быть нормальным, «своим среди своих».

Мишка подходил ко мне, что-то говорил, но я смотрел на него волком, и он оставлял меня в покое.

Не помню, как оказался дома…

Проснулся я на своем диване полностью одетым но, слава Богу, не в кроссовках и куртке. Что-то теплое придавило бок, и в первый момент меня опалило фантомным счастьем: Шурка! Но… Сложив ладошки трогательной лодочкой и пристроив на них раскрасневшуюся щечку, Манечка скромно лежала поверх одеяла, которым заботливо укрыла мою воняющую перегаром тушку. Маленькая, ладненькая, скромная девочка, притащившая меня, пьяного вдрызг, домой и не рискнувшая оставить одного.

Я пошевелился, и она тут же проснулась.

— Дэн, — улыбнулась она. — А я вот… Извини, у тебя некуда больше лечь…