С любимыми не расставайтесь (СИ)

— Хочешь? — наклонился ко мне Шурка.

— Что? — оторопел я.

— Обреюсь наголо. И буду лысым до самого твоего приезда.

— С ума сошел! — Я испуганно замахал на него руками. Уверен, согласись я на это, Шурка и глазом не моргнет — обчекрыжит всю свою красоту.

Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Я смотрел на него и видел, как сильно Шурка устал, лишь сейчас осознав, чего стоили ему эти два месяца. Знать, что всему приходит конец, что с каждым днем он всё ближе и ближе… Бедный мой Шурка.

— А ты… А вы…

Он открыл глаза.

— Что?

— Почему вы живете в Англии? Почему родители похоронены там?

— Всё просто, Дэн. Мама — русская, отец — британец.

Я вытаращился на него, потеряв дар речи. Мой Шурка и правда заморский принц?!

Он улыбнулся.

— Что тебя так удивляет? — Он пошутил: — Отсутствие акцента? Мама вложила в это всю свою русскую душу. Между прочим, мы часто сюда приезжали, здесь жила моя бабушка. И, кстати, это она звала меня Шуркой. Её не стало вскоре после… трагедии.

— Значит, твой брат тебе и мама, и папа…

— И даже бабушка, — горько усмехнулся Шурка. — Он удивительный человек. Это я придурок. Ненавижу себя за это.

Он поднялся и подошел ко мне.

— Ты не бросишь меня?

Кровь прилила к голове и густо окрасила щеки.

Я?! Я брошу его?! Да я не знаю, как день без него прожить!

— Шурка, ты помешался? Пока это ты бросаешь меня.

Он наклонился и поцеловал меня в губы, и я рванулся к нему, опрокинув стул. Мы не целовались с ним целую вечность. У меня звенело в ушах, бились все жилки на теле. Я оплетал его руками, как паук-кровосос: моё, не отдам.

Шурка, Шурка, Шурка, ну как же так…

Он оторвался от моих губ — хмельной, раскрасневшийся, полный желания.

— Шурка…

Я призывал. Я не скрывал, что переполнен, что нет сил терпеть его близость.

— Шурка…

Я уже умолял.

— Подожди, Дэн, — сказал Шурка, отодвигаясь подальше, а потом и вовсе вернулся на свое место. — Ты ещё не всё знаешь… — Он заглянул в мои шальные глаза. — Два года назад со мной произошло кое-что странное. Необъяснимое. Я перестал разговаривать. Я хорошо спал, с аппетитом ел, что-то делал, но при этом молчал и смотрел мимо людей. Это продолжалось два месяца. Я даже не осознавал, что нахожусь в… психушке. Однажды утром я проснулся не в своей постели и не в своей комнате — совершенно нормальным. Долго не мог понять, где я, и что я здесь делаю… Макс тогда сильно перепугался. Да и сейчас он за меня трясется, всюду возит меня с собой, боится оставить даже на две недели. Так что, я обыкновенный псих. Рискнешь связаться с таким?

Как будто я уже не связался…

Что я мог ответить ему? Что мне плевать, кто он такой: псих, маньяк или наемный убийца? Что не выдерживающее всего этого сердце сейчас лопнет, и кровь зальет мою… теперь уже только мою… кухню, и нам с ним придется допивать виски, смешанный с кровью? Этого я сказать не сумел.

Поэтому я сказал другое:

— Гад ты, Шурка. Издеваешься над Максом (я уже называл его Максом!)… Зачем? Знаешь ведь, как он переживает. Лохмотья свои помойные нацепил, ногти отрастил, как у Дракулы. Чуть всю задницу мне не разодрал! Ты в таком виде ходил на лекции? Хорош гусь! А ещё умным себя считаешь. Научную литературу тебе подавай. Лучше бы Ильфа и Петрова читал.

И Шурка улыбнулся:

— Прочту. Обязательно.

Мы долго ещё разговаривали, строили планы, и всё казалось легко выполнимым.

Потом мы разделись, легли друг на друга и через пять минут стонали на всю квартиру, прижимаясь твердыми членами и такими же твердыми сосками…

— Впусти меня, Дэн, — попросил Шурка, и я снова чуть не заплакал.

Его теплые большие ладони на моей пояснице. Под их ненавязчивой тяжестью трещит мой позвоночник. От их тепла закипает моя кровь.

Не хочу лишиться этого даже на миг! Не хочу!

Я прижался к нему, вдавился носом в напряженную шею и заныл, запричитал. Я превратился в гребаную мокрицу, совсем не умеющую держать себя в руках.

Мы почти не спали в ту ночь, и лишь под утро впали в состояние, больше напоминающее беспамятство, чем здоровый сон. Мы выпили друг друга до последней капли, истерзали друг другу губы, щетиной расцарапали подбородки, и на следующий день выглядели как с дичайшего перепоя: красные, с воспаленными, слезящимися глазами, шатающиеся на слабых ногах. Совершенно несчастные. Потому что оставалось четыре дня.

*

Я рассказал обо всем Мишке.

Он округлил глаза и замолотил себя кулаками по бедрам.

— Будь я трижды проклят! — охал и ахал он. – Дэн! Ну, надо же! А я-то думаю: чего это ты на себя не похож… Поссорились, наверное… С влюбленными это бывает… А вы… Ну, надо же! Шурка уезжает в Англию… Ты уезжаешь в Англию… Как в кино! Блин. Слушай, я точно признаюсь Артуру! Мы с ним вчера столкнулись в буфете, и он сказал: «Привет, Михаил. Как дела?» Как думаешь, Дэн, это намек?

— Ага.

*

Наша последняя ночь была очень странной. Мы расставались на бесконечное количество дней и ночей, но так и не притронулись друг к другу. Испуганно отдергивали руки даже при случайном прикосновении, смущались, прятали глаза, суетливо хватались за первые же попавшиеся предметы: книги, чашки, сигареты, какие-то тряпки. И это было необъяснимо.