С любимыми не расставайтесь (СИ)

Утром, за кофе, он мне сказал:

— Дэн… Я уезжаю.

Всё во мне оборвалось.

— Куда? Когда? Надолго?

— В Англию. Через неделю. Навсегда.

Комментарий к Глава 3 Два месяца и одиннадцать дней

http://www.youtube.com/watch?v=vlXWJFat9wY

НЕ УДЕРЖАЛАСЬ!)))

========== Глава 4 Ты не бросишь меня? ==========

Мне показалось, я перестал воспринимать человеческую речь. Смысл Шуркиных слов до меня не доходил, хоть убей. Какая-то Англия… Что за Англия?! Осознание накрыло потом, через несколько оглушительно долгих минут. А пока я сидел перед ним — дурак дураком, и пытался хоть что-то понять. И когда наконец понял, почувствовал себя высохшим, отслужившим своё листком, который оторвало порывом ветра, бросило на дорогу, и скоро на него наступят грязной подошвой и перемелют в труху.

Мой Шурка уезжает в Англию. Навсегда. И, черт возьми, это так… естественно, так гармонично.

Я вдруг отчетливо понял, что именно там ему самое место — удивительному и непостижимому, тонкому, безупречно слепленному шедевру. Он сольётся с чистым британским воздухом без малейшего затруднения, мгновенно став своим каждому встречному англичанину. И те набросятся на него восторженно и алчно, вопьются в его нежную шею долгожданными поцелуями и мигом обратят в свою чопорно-аристократичную веру. И Шурка забудет меня, как странное недоразумение, как нелепый каприз. Ну, было… И что? Незачем вспоминать всякий вздор.

Захлестнула дикая ревность, и это было первым из каскада разрушительных чувств, что обрушатся на меня потом, через пару-тройку минут.

Шурка уезжает в Англию. Навсегда. Через… Что?! Через неделю?!

— Какого лешего ты молчал? Почему сказал об этом только сейчас? — спросил я очень спокойно — каскад ещё только набирал силу.

Шурка вскочил и забегал по кухне.

— А когда?! Когда?! — восклицал он, останавливаясь за моей спиной, размахивая руками, как безумная мельница — крыльями, и снова принимаясь бегать. — За час до отъезда? Месяц назад? Что могло измениться, если это практически свершившийся факт?!

— Поэтому ты ненавидел меня, да? — догадался я. — Поэтому так жестоко насиловал в той подворотне…

Мне показалось, что Шурка сейчас умрет — так он побледнел, так закачало его из стороны в сторону.

— Зачем ты…

Видит бог, я не упрекал. Я просто озвучил свою догадку. И какое же это насилие, если я сам тогда выл от страсти, подставляясь под его руки? Но я это произнес, и до сих пор не могу простить себя за причиненную Шурке боль.

Он вышел из кухни и притих в глубине квартиры, которая показалась мне в этот миг огромной, не знающей ни конца, ни края.

Я тщательно ополоснул наши чашки и убрал их в сушилку, насухо вытер обеденный стол…

Шурка стоял в дверях, готовый уйти.

— Не приходи сегодня, — сказал ему я. — И вообще больше не приходи. Вали в свою Англию.

— Не приду.

Сказал и ушел. А я остался в прихожей, внимательно рассматривая входную дверь: каждую трещинку на её поверхности, каждый её изъян.

Это моя дверь, и она закрылась. За моим Шуркой. Навсегда.

Что такого ужасного в этих словах? Почему из-за них померкло солнце, и высох воздух?

Я не поехал в институт, я лег на диван, и лежал до самого вечера, ни о чем не думая, не вспоминая, не обвиняя. Лежал, как всеми брошенный паралитик — некому подать воды, некому поднести судно.

Лежал до прихода Шурки.

Он молча прошел в кухню и включил чайник. Он сделал это так привычно, так по-домашнему! Вскоре вода зашумела, потом раздался громкий щелчок, и одуряющее запахло арабикой. В голове помутилось: весь день я ничего не ел и не пил.

— Дэн… — раздалось Шуркино рокотание — сладостное, губительно-бархатное, родное.

Мой любимый Шурка уезжает в Лондон. Навсегда. И осталась одна неделя.

Я приплелся в кухню и сел за стол, жадно хлебнув крепкий, сладкий напиток.

И из глаз моих хлынули слезы.

Они лились и лились, и я глотал соленую горечь вперемешку с терпким привкусом кофе — на грани обморока, на грани истеричного хохота, на грани… всего.

— Послушай, Дэн…

— Ты простил мне те слова?

— Да. Послушай. Я много думал… — Он поднялся, подошел ко мне, наклонился и горячо выдохнул туда, где когда-то очень давно… или не очень давно… у меня было нежное темечко: то ли поцеловал, то ли поделился теплом. Потом Шурка погладил мои окаменевшие плечи и сел напротив. — Дэн… Я уеду, но это не страшно. Ты приедешь ко мне. Если, конечно, захочешь.

— Что? — В который раз я ни бельмеса не понимал. — Куда?

— В Англию. Ничего сверхсложного в этом нет, поверь. И Макс согласился…

— Какой Макс? — Я по-идиотски зашмыгал носом. Я все ещё туго въезжал, но в груди уже разрасталось такое сумасшедшее облегчение, что она показалась мне невесомо-прозрачной, воздушной. — Какой ещё Макс?

— Мой брат, — сказал Шурка, доставая из кармана носовой платок и протягивая его мне. — Но об этом — потом. Ты закончишь институт. Это год, Дэн. Всего лишь год. У тебя последний курс, ни к чему срываться с места сейчас.

— Но ты же срываешься… — Я не верил, что мы обсуждаем это серьезно.