С любимыми не расставайтесь (СИ)

— Я — другое дело. По сути, в университете я был на правах вольного слушателя. Не хотелось время терять, да и Максу спокойнее. У тебя все куда сложнее. Госэкзамены — это не шутка. Потом, в Англии, мы решим, как быть дальше. Это уже нюансы. Пустяки. — Поверить не могу: Шурка меня уговаривал! — Здесь у тебя всё равно никого, насколько я знаю, твои близкие остались в родном городе…

— Да. И мама, и папа, и сестра.

— У тебя есть сестра?! — Шурка аж подскочил. — И ты молчал?!

— Ты о брате тоже молчал.

Он смущенно кашлянул.

— Ну, да… Так что ты ответишь, Дэн?

Я смотрел на него с запредельным обожанием. Как бы фантастично ни звучали его слова, которые наконец-то начали до меня доходить, одно то, что он произносил их, что он строил планы, в которые вписывался я…

Я был старше Шурки на целых три года, но казался себе несмышленышем, сопливым пацанчиком, которого кто-то взрослый и мудрый взял под свое крыло.

Я под Шуркиным белоснежным крылом.

— Я… не знаю, — продолжал я тупить.

— Чего ты не знаешь?! — раскипятился Шурка, а потом сник. — Ты не хочешь…

— Хочу! Шурка, очень хочу.

Он просиял.

— Вот и хорошо. Хорошо. — И засуетился. — А сейчас нам надо ложиться; скоро час ночи, и завтра полно беготни — день будет не из легких.

— Ты придешь завтра? — спросил я.

— Приду. Я каждый вечер и каждую ночь буду с тобой. До самого… — Шурка посмотрел на меня виновато и протянул руку. — Пойдем? Я уложу тебя.

И он меня уложил. Раздел до трусов, укрыл одеялом и присел на краешек постели.

— Дэн… Эта неделя… Я хочу, чтобы ничего не менялось. Ты пойдешь в институт. Пойдешь?

— Пойду. Конечно.

— Я буду занят в течение дня. Сборы не займут много времени, но всё-таки… Кроме того, остались кое-какие формальности. А вечером мы, как всегда… — он оглянулся по сторонам, — …встречаемся здесь, у нас. Идет?

— Ты не хочешь мне рассказать?

— Хочу. Я всё тебе расскажу, но не сейчас. Ты похож на чувака из фильма ужасов: нечто зеленоватое, но с красным распухшим носом и глазами-щелочками. Так что, спи. Я рядом. Завтра весь вечер наш.

И я уснул, будто провалился. Самое невероятное — спал я очень крепко, и даже не почувствовал, как под одеяло скользнул мой Шурка и обнял меня.

Утром я подскочил, шаря вокруг себя трясущимися руками и натыкаясь на пустоту. Я едва не заорал от ужаса. А потом услышал шум воды: Шурка принимал душ. Я рухнул на постель, зарывшись лицом в подушку, задыхаясь и давясь вновь подступающими слезами. Невыносимо! Невыносимо! Невыносимо! Господи, пусть это будет сном! Я не выдержу этот год! Я иссохну, как тот проклятый лист, и меня развеет по ветру.

Как я буду без Шурки?!

На мою спину опустились распаренные ладони.

— Дэн…

— Я в порядке, — глухо выдавил я.

— Я вижу.

Он прилег рядом и прижался душистым телом.

— Мы выдержим, вот увидишь. Если, конечно, ты не бросишься во все тяжкие.

— В смысле? — вынырнул я из подушки.

— Снова начнешь менять девушек. Ты же нормальный парень, и если бы не я…

Я повернулся к нему лицом, и Шурка шутливо прикрылся руками.

— Дэн, успокойся. Я пошутил. Господи, у тебя, случайно, под подушкой нет сабли или кинжала?

— Ты долбаный сукин сын! — Я заикался от бешенства. — Ублюдок английский! Я люблю тебя больше жизни, а ты… Засунь своих девушек знаешь куда?!

И спихнул его на пол.

— А вот ты точно расслабишься, — шипел я, свесив с дивана голову. — В этой твоей Англии педик на педике. Они быстро тебя охмурят.

— Яичницу будешь? — спросил с пола Шурка.

— Что?!

— Яичницу.

— Пошел на хер! — заорал я. — Буду! Я не жрал весь день и всю ночь!

Мы ели приготовленную Шуркой яичницу и смотрели друг на друга со смертельной тоской.

*

Эта проклятая неделя летела, как тысячекрылая птица, и я готов был намертво вцепиться в каждый исчезающий день. Мы с Шуркой не жили, мы доживали. Как два безнадежно больных, знающих, что скоро умрут. Оба таяли на глазах, и если от меня ещё кое-что оставалось, то на Шурку было страшно смотреть: это он был тем самым иссохшим листом. Я загибался от жалости, зная теперь, что у него никого на всем белом свете, только брат и я…

…Мы проговорили весь вечер, и выпили литр виски, почти не пьянея. Шурка рассказал о себе всё: что погибли родители, и что похоронены они там, в Англии; что семейный бизнес перешел к совсем молодому, но невероятно талантливому и умному Максу, и тот успешно им управляет; что здесь они по делам фирмы — какие-то серьезные осложнения с дочерним предприятием, и эти осложнения стоили Максу кучи потраченных нервов и массы времени.

— Да ещё я со своими заскоками, — корил себя Шурка, подкладывая на мою тарелку ломтики красной рыбы. — Ешь. Понимаешь, Дэн, я терпеть не могу, когда на меня давят, и уж тем более — когда считают, что я не способен разобраться в собственной жизни, вот и дурю иногда. Однажды… мне было пятнадцать, прошло два года после смерти родителей… я обрился наголо, потому что Макс посчитал мои кудри излишне… роскошными. Можешь себе представить урода? Вспоминать тошно. Да и теперь…

— Наголо? — Я попытался представить лысого Шурку. — Лучше бы ты сделал это сейчас! Как подумаю, что все эти… денди будут облизываться на твою шевелюру…