С любовью, Энтони

Интересно, почему в библиотеке сегодня так пусто? Она глядит в окно. На голубом небе ни облачка, веет легкий ветерок. Идеальная погода для пляжа. Пожалуй, вот чем она может заняться в свой свободный день. Она может пойти на пляж! Бет отодвигает стул, но не успевает она закрыть ручку колпачком, как понимает, что́ на самом деле стоит за этой внезапной идеей. Страх. Страх перед этой чистой страницей. К тому же это глупая внезапная идея — идти на пляж в разгар дня в июле, чтобы конкурировать там за клочок песка с отпускниками. Все сейчас именно там. Она не настолько глупа, чтобы ввязываться в это безумие.

Она придвигается обратно, умостив ноги под столом, и пытается усесться поудобнее. Так, ладно. За дело. Но за какое именно? Чего она хочет? Продолжить один из своих неоконченных рассказов? Тогда надо было взять их с собой. Где будет происходить действие? Здесь, на Нантакете? Или, может, в Нью-Йорке? Вопросы возникают один за другим, эхом отзываясь у нее в голове и парализуя руку.

Тик-так. Тик-так. Тик-так.

Может, сделать какое-нибудь упражнение из «Писательства до костей»? Размяться, разогреть перо, так сказать. Ей вспоминается, что именно таким образом она раньше и начинала.

Она расстегивает свою сумку — объемистый черный потрепанный нейлоновый баул. Его ей кто-то подарил. Джорджия? Это было так давно, что она уже даже не помнит. Это был подарок к рождению Софи. Ее баул — на самом деле сумка для подгузников. Джилл считает, что это просто позорище.

Бет согласна, сумка не самая изящная, и да, надобности носить с собой подгузники у нее давно нет, поскольку даже ее младшенькая уже несколько лет как приучена к горшку, но ей нравится широкий ремень, то, что сумка сшита из водонепроницаемого материала и с нее легко стереть влажной салфеткой практически любую грязь, что внутри у нее уйма практичных кармашков. В кармашке для детского рожка она теперь носит бутылку с водой. В кармашке для влажных салфеток очень удобно разместился кошелек. В отделении на молнии, где она раньше держала пустышки, теперь живет мобильный телефон. А в среднее отделение она сваливает все остальное.

Все остальное, но, кажется, не «Писательство». Книги там нет. Она забыла захватить ее. Черт. Может, съездить за ней домой? Бет смотрит на лежащую перед ней на столе тетрадь.

Пустую.

Ей нужна книга. Но если она уедет, то уж точно не вернется назад. Если она уедет, то уже через двадцать минут на ней будут желтые резиновые перчатки и ведро с хлоркой в руках. Она крепко ставит ноги на пол, как будто это два якоря, и глубоко дышит. Она остается.

Она решает, что хочет продолжить свой рассказ про мальчика, который находил утешение и смысл в воображаемом мире, где цвета способны были испытывать эмоции, вода умела петь, а мальчик мог становиться невидимым. Но потом она вспоминает мальчика, которого однажды видела на пляже, его странную даже для ребенка увлеченность и восторг, с которыми он выкладывал в линию белые камешки, и их мимолетный контакт, который оставил у нее ощущение общего секрета. Оба этих мальчика — воображаемый и настоящий — не дают ей покоя и завораживают ее. Возможно, у нее получится каким-то образом их объединить. Но каким?

Бет барабанит ручкой по зубам и думает о совете: «Пишите про то, что знаете». Что она знает? Она утыкается взглядом в девственно-чистую страницу своей тетради.

Потом снова смотрит на часы и вздыхает. Десять двадцать пять. Может, лучше пойти в «Бин», взять себе кофе и что-нибудь перекусить. Может, это именно то, что ей нужно: кофеин, еда и смена обстановки. Может, здесь просто неподходящая атмосфера. Она оглядывается вокруг: сливочно-белые полки, плотно заставленные книгами в твердых переплетах, персидские ковры, на стенах живописные портреты знаменитых писателей: Ральфа Уолдо Эмерсона, Генри Дэвида Торо и Германа Мелвилла — и эти проклятые часы. Все это слишком серьезное, слишком академичное, слишком угрожающее. Слишком давящее.

У нее довольно причин уйти, предлогов от нелепых до веских, и тем не менее она остается. Она хочет писать. Она обводит взглядом вокруг себя, глядя на все эти книги на полках. Их тут сотни, и каждую кто-то написал. Она решает воспринимать их не как угрозу, а как вдохновляющий пример. Чем она хуже?

Ее взгляд останавливается на книге, выставленной лицом к ней в стеллаже у окна, на второй полке сверху. «Осада». Обложка в серо-белых тонах, на ней черно-белая фотография маленькой девочки. Девочка чем-то напоминает Софи, когда та была малышкой, но внимание Бет привлекает не это неуловимое сходство. Ничто из этого — ни название, ни обложка, ни даже фотография девочки — не кажется ей ни примечательным, ни особенно интригующим, и тем не менее что-то притягивает ее, можно даже сказать, завораживает.