Парень снова сиганул с вышки. Тогда я как-то невольно встала, пробралась между загорающими взрослыми и кричащими детьми. Зашла в воду. Стала бродить туда-сюда по мелководью, то и дело соприкасаясь кожей с десятками окружающих тел и отмахиваясь от пролетающих волейбольных мячей. Время от времени я принималась плыть под водой, но глаза держала открытыми, надеясь заметить обтрепанные джинсовые шорты. Внезапно его затылок вынырнул прямо передо мной. «Привет!» – воскликнула я. Перри повернулся. По-моему, сперва он меня не узнал – ну, с мокрыми волосами и так далее. А затем улыбнулся. Медленно погрузил в воду подбородок, набрал полный рот воды и выплеснул ее мне в лицо, не переставая улыбаться. А после этого исчез. Я так и осталась стоять, моргая в лучах солнца. Пару минут спустя я увидела, как он перелезает через забор в обратном направлении и рысью спешит прочь.
– Я видела тебя с этим мальчиком, Перри, – чуть позже, под навесом, сказала я Эльвине.
Та потеребила Винни-Пуха на шнурке.
– Ага. Отыгралась за те пончики с крыльца у миссис Чокнутой.
– Да, тогда ты его долго преследовала.
Она стала внимательно рассматривать свой новый ноготь.
– Правда?
– Удивительно, что ты сочла
– Если б поймала, расквасила бы ему рожу.
– В самом деле?
– Угу.
Я решила зайти с другой стороны.
– Но, кажется, ты с ним знакома, с этим Перри.
– Я со многими знакома, – пожала плечами Эльвина.
– А как вы познакомились?
– Он иногда заходит.
– В смысле к Марджи?
– Угу.
– Небось ворует пончики, да?
– Ага. – Она прикусила ноготь – один из девяти неизящных. – Он уголовник.
– Ну, это слишком сильно сказано. – Мне почему-то захотелось защитить его.
– Самый настоящий. Сидел в тюрьме.
– В тюрьме? Что, правда?
– В исправительном военном лагере.
– В военном? Он же слишком маленький.
– Это специальный исправительный военный лагерь для подростков. Ну, то есть не военный, конечно, его просто так называют. Для детей-преступников. Его там заставляли чистить унитазы зубной щеткой.
– Его суд приговорил к исправительным работам?
– Ага.
– За что? Что он сделал?
– Крал.
– И сколько он просидел в этом лагере?
– Не знаю… Год, – пожала плечами она.
Я вспомнила, как Перри взлетел на забор. Наверное, на полосе препятствий в исправительном учреждении ему каждый день приходилось проделывать такие фокусы.
– А у него есть подружки? – И
Рот Эльвины искривился, как будто туда клоп попал:
– Откуда мне это знать?
Лео, я рассказываю тебе все это потому, что:
1. Ты все равно никогда не прочтешь это Самое Длинное Письмо в Истории, так что какая разница.
Или:
2. Дочитаешь, а это значит: мы с тобой будем вместе, поскольку я никогда в жизни не отправлю его по почте – ты получишь его не иначе как из моих любящих рук. А это может случиться, только если мы окажемся в одной комнате, а я никогда не окажусь с тобой в одной комнате, если только не буду знать, что мы вместе навсегда. А если мы вместе навсегда, то тем более какая разница.
Итак…
На этой неделе я пропустила день вкапывания шпателя на Календарном холме (теперь я так его называю). Нет, будильник у меня не сломался. Он прозвенел вовремя. Просто из кровати я так и не вылезла. Дело в том, что мне снился сон. В нем я сидела на одной из каменных груд, а мимо шаркал Арнольд. Он что-то говорил, но так тихо и невнятно, что я не разбирала слов. «Что вы сказали?» – крикнула я ему. Ответа не было. Он просто шел себе дальше.
«
В этот момент и зазвонил будильник. Я проснулась напряженная, скованная, в поту, одновременно ощущая и не ощущая облегчение, поскольку догадалась, что той движущейся тенью был Перри, а Перри, в свою очередь, был Ундиной, и Ундина была Перри… И чтобы продлить послевкусие от сна, и страшного, и восхитительного одновременно, я принялась растягивать время, как жевательную резинку, и растянула до самого рассвета, когда солнечный лучик в уголке окна показал мне, что идти встречать рассвет уже поздно.
Сегодня во сне никаких вод я не видела, зато увидела их наяву, они падали с неба: наконец-то дождь! Он унес «облако» жары. Травы аплодировали ему стоя. Цветы, ликуя, танцевали.