С любовью, верой и отвагой

Армия Беннигсена уже не шла. Она бежала по правому берегу реки Алле, спасаясь от флангового удара, который мог ей нанести Наполеон. Цель ускоренного марша была одна — достичь Фридланда, соединиться с корпусами генерала Каменского и Лестока и только тогда дать генеральное сражение противнику.

Люди в арьергарде армии не сходили с лошадей вторые сутки, не спали и не ели. Они ехали, качаясь в сёдлах от усталости. Вслед им дул холодный ветер с Балтики, ползли по небу грозовые облака и осыпали солдатские спины ливнями.

Надежда, как и все, дремала, склоняясь к шее Алкида. Чувство голода притупилось, но холод донимал её по-прежнему. Она вспоминала свою шинель и с завистью смотрела на товарищей, одетых по погоде. Лишь однажды все поплыло и закружилось у неё перед глазами.

   — Что с тобой, Соколов? — Вышемирский подхватил её, подающую с лошади.

   — Н-не знаю...

   — Ты бледен, как мёртвый.

   — Это пройдёт. Оставь меня. — Она хотела отстраниться от него, но сил не было.

   — Глотни-ка моего лекарства. — Вышемирский, одной рукой обнимая её за плечи, другой достал из-за борта шинели плоскую флягу.

Ром обжёг ей рот и горло, но действительно стало легче.

   — Это все из-за шинели, — виновато сказала она, усаживаясь в седло снова. — Будь у меня шинель, я бы не промок и не замёрз.

   — Я видел, что много шинелей собрали с убитых и отправили в обоз. Поговори с Галиофом...

   — После той неудачной поездки в Гейльсберг, когда я чуть не отстал от полка, я боюсь подходить к командиру, — ответила Надежда.

   — Тогда спроси у Гачевского.

   — Ещё хуже.

   — Брось! Этот жук что-нибудь придумает. Надо только заплатить.

Когда наконец объявили привал и они могли расседлать лошадей, Надежда отправилась на переговоры с унтер-офицером. Очень скоро выяснилось, что при наличии десяти рублей шинель, конечно не новую, можно найти в армии где угодно, в том числе — и в лейб-эскадроне Польского полка. Завернувшись в неё, широкую и большую, с чужого плеча, Надежда впервые за шесть суток похода от Гутштадта ночью согрелась и безмятежно заснула. Ей приснился Ванечка, гуляющий по весеннему саду в их доме в Сарапуле.

А в сражении при Фридланде 2 июня ей повезло ещё больше. За несколько минут до того, как на их полк бросилась вражеская кавалерия, она успела снять с чужой убитой лошади и приторочить к своему седлу чемодан, сакву с овсом, сухарный мешок и торбу с конскими принадлежностями. В другое время Надежда бы долго размышляла о правомерности такого поступка. Но теперь военные испытания вылечили её от излишней щепетильности.

   — A la guerre соmmе a la guerre,[27] — тихо сказал ей Вышемирский, державший Алкида в поводу, сидя на своём Соловье.

   — C’est tout a fair juste[28]... — пробормотала она, снова забираясь в седло.

Трубачи уже играли «поход». Генерал-майор Каховский с саблей наголо проскакал вдоль развёрнутого фронта пяти эскадронов, осматривая первую шеренгу всадников-«товарищей».

   — Пики — в руку! Пики — к бою!

Ещё одна секунда — и они полетели навстречу французским драгунам, мчавшимся к ним с длинными, вытянутыми вперёд палашами.

Но вообще Фридландская баталия дорого досталась коннопольцам. В одну из атак они попали под огонь тридцати шестиорудийной батареи генерала Сенармона, неожиданно выехавшей на левый фланг русских. Осыпанные картечью с прямой наводки, кавалеристы не смогли доскакать до пушек, повернули назад, расстроили ряды двух русских же полков и вновь собрались в шеренги лишь за версту от места схватки.

Князь Багратион, видя, что наступает критический момент битвы, сам обнажил шпагу — а это случалось чрезвычайно редко — и повёл в атаку пехоту своего отряда. Вокруг него теснились солдаты Московского гренадерского полка, своими телами прикрывая героя, но им было не устоять пред французской картечью[29].

Сражение у Фридланда Беннигсен проиграл. Паника распространилась по частям его армии, и беспорядочное отступление войск по понтонному мосту, обстреливаемому французами, через брод на реке и через сам город увенчало эту неудачную операцию. Однако пушки русские вывезли. Из ста двадцати орудий при переправе утонуло всего двенадцать. Армия поспешно пошла на север, к Тильзиту, а генерал-лейтенанту князю Багратиону снова было поручено командовать арьергардом, куда вошёл и Польской конный полк, и всемерно задерживать неприятельские передовые части.

Коннопольцы уже рубились с французскими гусарами у Таплакена и Велау и знали, какая сила движется за ними по пятам. Но на бивуаках, у солдатских костров, шли разговоры, что войне — конец и генерального сражения больше не будет, а лето 1807 года войска проведут в мирных лагерях, и если будут стрелять, то по глиняным мишеням.

Эти разговоры очень не нравились двум новобранцам — «товарищам» Вышемирскому и Соколову. Конец войны их вовсе не устраивал, потому что они оба не успели совершить ничего героического и никак не могли рассчитывать ни на офицерские эполеты, ни на недавно учреждённый знак отличия Военного ордена — серебряный крестик с вензелем «СГ» на обороте, — о котором они мечтали.