С мандатом губкома

А в избе шел дым коромыслом. Пляски сменялись песнями разухабистыми, песни — стрельбой и перебранкой. Потом опять начинался топот ног.

Постепенно в хоронушке все относительно успокоились, только Гриня по-прежнему не спускал глаз с сундучка, засунутого под лавку в кути. Его хорошо было видно через лаз. Заметив это, Спиридонов успокоил Кашина:

— Не волнуйся. Федька, хоть и сволочь, а из родной хаты крошки не вынесет, скорее, наоборот.

— Если что случится, — подал голос Сава, — с нас за этот сундучок со всех головы сымут.

— Вот именно, — поддержал друга Гриня. — Но с первого с вас, товарищ Спиридонов, поскольку вы отвечаете за безопасность уполномоченных.

— Одной головой меньше, одной больше, не все ли равно, — холодно отшутился Спиридонов.

В избе вдруг хлопнула дверь, послышались радостные возгласы. Пьяные бандиты встречали своих гостей.

— Сюда, сюда!

— Давай ко мне.

— Садитесь вот тут, чего там.

— Федька, мебель давай!

— Наливай им по штрафной.

И тут кто-то подбежал к сундучку, наклонился, схватил за верхнюю ручку. Гриня и глазом моргнуть не успел, как сундучок исчез из поля зрения.

— Гады-ы, — выдохнул в ярости Кашин и кинулся к лазу.

Спиридонов едва смог ухватить его за кобуру и оттащить от лаза к задней стенке хоронушки.

— Ты что, ошалел?! Пулю в лоб хочешь схлопотать?

— Так там же ценности государственные... Я же за них головой...

— Цыц! — Спиридонов встряхнул Кашина за ворот. — Ты не один в хоронушке. Тебя из-за дури ухлопают, а нас за что с товарищем?

Кашин и сам понимал всю бессмысленность своего порыва — кинуться на выручку сундучка, но от этого ему было не легче.

— Там же всё, всё... мы же без этого никто, — шептал он с горечью, чувствуя, как закипают в глазах слезы. — На нас же надеялись, нам доверили, а мы...

Исчезновение сундучка поразило и Саву Зорина. Он сознавал, что теперь их командировка не имеет смысла, все пропало. Что уж на этот раз его обязательно исключат из комсомола, и все станут кричать: мол, нельзя было доверять такие дела поповскому сыну. Попадет, наверное, и начальнику губстатбюро, что тот, не проверив социального происхождения людей, вручил им мандаты губкома. «Эх, Гриня, Гриня, черт тебя дернул с твоим сундучком вызваться и позасунуть в него все вплоть до пайка. Теперь только и осталось, что выкарабкаться из ямы да пешком назад, в город. Даже на подводу денег нет. Стыд! Позор! Эх, Гриня, Гриня!»

А наверху не утихали разгулявшиеся бандиты. Лишь далеко за полночь пошли на убыль пляски и разухабистые песни. Кто уходил, кто укладывался спать прямо в избе Спиридонова. Еще долго звучала негромко гармошка в чьих-то непослушных руках и заунывный голос тихонько тянул слезливую песню:

Пуля прямо в грудь
Попадала мне,
Но спасуся я
На лихом коне.

Эх, конь мой вороной,
Да обрез стальной,
Да густой туман,
Эх, батька-атаман.

— Мой щенок слюни распустил, — неожиданно зло сказал Спиридонов. — Выбраться бы из хоронушки — я б тебе задал «батьку-атамана»!

А перепившийся Федька продолжал там наверху жалостливо ныть:

Шашкою меня
Комиссар достал,
Кровью исходя,
На коня я пал.

Эх, конь мой вороной,
Да обрез стальной...

Но потом умолк и Федька. Наступила наконец тишина. Все спали, лишь в хоронушке долго не мог уснуть Гриня Кашин, мучимый вопросом, что делать дальше. Он опять жалел, что не имеет при себе нагана. «Ведь как бы здорово было сейчас выбраться из-под печи и перестрелять эту перепившуюся ораву. А еще б лучше разоружить. Если бы только наган...»

Так, мучаясь неразрешимым вопросом и мечтая о подвиге, Гриня под самое утро забылся горьким и тревожным сном.

8. Отец и сын

Гриню растолкал Сава уже при свете дня.

— Вставай, вылезаем.

Открыв глаза, Кашин мгновенно вспомнил все и, увидев, что они одни в хоронушке, всполошился.

— А где Спиридонов?

— Я здесь, здесь, товарищ Кашин, — отозвался Спиридонов, заглядывая из кухни в подпечье. — Выходите. Умелись голуби.

Спиридонов помог выбраться ребятам из хоронушки, подав каждому свою единственную, но сильную руку.

Хата после ночной попойки банды имела печальный вид: весь стол завален грязной посудой, окурками, залит чем-то. Пол засыпан подсолнечной лузгой и грязью. Вещи сдвинуты, разбросаны. И над всем этим — тошнотворный запах сивухи и махры. Жена Спиридонова — седая сутулая женщина — молча убирала избу.

— Вот, любуйтесь, — сказал Спиридонов, — как Мамай воевал.

— Наш сундучок! — вдруг вспомнил Гриня о своем отчаянном положении. — Может, хоть что-то...

— Э-э, товарищ Кашин, — улыбнулся неожиданно Спиридонов. — Ты, видать, в рубашке родился. Эвон, вместо табурета его приспособили.

И тут ребята увидели свой заветный сундучок, поставленный на попа по другую сторону стола. Не сговариваясь, они кинулись к нему. Кашин первым долгом схватился за замок.

— Цел. Мать честная, цел! — воскликнул он радостно.

Зорин, словно не веря другу, тоже подергал замок.