С мандатом губкома

Заветный сундук был засунут под облучок и старательно прикрыт соломой. Все было хорошо и прекрасно, не хватало Грине только цигарки в зубах. Кисет с махрой отобрали у Золотого. Сава тоже был в отличном настроении, хотя нет-нет, а вспоминал о своих великолепных ботинках, с которыми ногам было так уютно и тепло, а на сердце Савы — сладко от чувства собственного достоинства. И все осталось там, у Золотого — и ботинки и достоинство. Поэтому, как ни пытался Сава напустить на себя важный вид, приличествующий уполномоченному губкома, но лишь увидит свои босые ноги, заливается краской от стыда.

И именно поэтому, чтобы с ними не повторился еще раз такой конфуз, захватили ребята с хутора добрую дубинку с набалдашником, сунули в солому. Появятся еще раз бродяги, попросят закурить — уж теперь-то уполномоченные не оплошают.

— А что, Марфа давно у вас в председателях? — спросил Гриня возницу.

— Да с самого начала, как белых прогнали.

— Ишь ты, — удивился Кашин и невольно вспомнил новокумские хлопоты с этой должностью. — Неужто и бандиты вас не трогали?

— Было раз весной ныне. А то никогда не наскакивали, — отвечал парень.

— Что так-то? — не отставал Гриня.

— Так Митрясов-то — брательник Марфин младший. Она ему еще в детстве уши драла, шкодлив больно был. Вот с того времени, наверно, и побаивается ее.

— А весной, говоришь, наскочили же.

— Хэх, — улыбнулся парень. — С чем наскочили, с тем и отскочили.

— Ну-ну, — поощрил Гриня парня, почувствовав, что тому смерть как рассказать хочется.

— Весной нам семена привезли с городу. Сеять, значит. Вот тут-то они и налетели. Парень, который с семенами был, — за наган. Да где там. Пульнуть раза два успел, схватили его они. Начали бить, поволокли за околицу расстреливать. Вот тут и явись, как снег с неба, Марфа.

— С оружием?

— Какое там, с поварешкой да с бабами. Суп во дворе варила, когда эта кутерьма началась. Парня б того сразу шлепнули, да замешкались с раздеванием. Ну, пока он ботинки снял, гимнастерку, тут и Марфа подоспела с бабами. Подбегает, вопит: «Стой! Не стреляйте, мерзавцы!» Братец-то ее на коне красовался, плеткой по голенищу поигрывал. Ждал, когда разденут комсомольца и он его лично в расход пустит. Увидел Марфу, смутился. И даже конь вроде под ним плясать перестал. А Марфа к нему: «Ты что делаешь, стервец, а?» Митрясову, видно, несладко принародно такое слышать. «Сестра, — говорит, — не мешай народному суду». А Марфа взвилась, как ужаленная: «Ах ты, тварь сопливая, еще себя и народом величаешь!» Да поварешкой его. Он едва увернуться успел, а то б влепила по мордасам. Конь его с испугу в сторону прянул, Митрясову эта поварешка и угодила по спине. И смех и грех. Поварешка согнулась, конь храпит, землю копытит. Митрясов весь побагровел, кровью налился. «Ты что, очумела?!» — кричит на Марфу. А она подбежала к тому парню, встала перед ним, загородила, а брату кричит: «Ты, заступник народный, что народу дал? Молчишь? Потому как вы со своей бандой кровь пьете народную. А этот парень семена нам привез, хлеб. Он кормилец наш! Слышишь? Он!» Митрясов что-то сказать ей хотел, возразить, но она ему и рта раскрыть не дала. «Вон, — кричит, — из нашего хутора! Вон!» Да опять на него с поварешкой, А конь митрясовский увидел это дело, да прыг-скок, да в дыбки, заржал жалобно. Тут еще ж и бабы другие вопят, Марфе подсобляют. И что ты думаешь, отбили того парня, отстояли. Ускакал Митрясов не солоно хлебавши со своей сворой, даже и семенами не попользовался. Зато, сказывали, потом в Белых Зорях полютовал.

— А ты не слыхал, где он сейчас находится? — спросил Гриня.

— Кто его знает. Губерния большая, поди угадай, куда его понесло. Возьмет вон из-за бугра вывернется, вот и молись тогда.

Парень опасливо осмотрелся и, хотя ничего не увидел подозрительного, все равно поскучнел. Должно быть, разговор о возможной встрече с бандитами испортил ему настроение.

Сава, отвалившись к задней стенке коробушки, смотрел опять в небо и тихонько насвистывал. Он не разделял опасений возницы, резонно полагая, что в такой глухомани, где и дорога-то заросла конотопом, банде делать нечего. Если только бродяги, вроде давешних, так на них теперь вон какая штука припасена. Пусть сунутся.

— А ты что, не догадываешься, где Митрясов? — спросил Сава Гриню.

— Догадываюсь. Но не мешает и жителей спрашивать.

— Надо скакать побыстрей, чтоб Лагутина предупредить.

— Предупредить, конечно, не мешает. Но, мне кажется, Лагутин не такой дурак, чтоб не выставлять охранения. Он, пожалуй, лучше нас понимает, где находится.

А меж тем близился вечер. Солнце уже коснулось горизонта, когда возница указал вперед:

— Эвон уж и тракт виден.

— Где?

— А вон, вишь кусты, это как раз вдоль него. Как на него выскочим — до Подлюбич пятнадцать верст останется. Ночью приедем.

Перед трактом дорога двинулась на подъем, и конь перешел на шаг. Были уже сумерки, в придорожных кустах густела темнота. И вдруг слева, впереди за кустом, Грине почудилось — стоит человек. В белом. «Мерещится», — подумал Кашин и покрутил головой, словно отгоняя призрак.