С мешком за смертью

— Боже мой! Что бы сказала madame, если бы я так два года тому назад…

И Ане четко вспомнились: сводчатый белый коридор, портреты на стенах, желтый паркет, серые платья, белые пелерины, туго заплетенные косы подруг: идут в зал парами на вечернюю молитву…

Аня остановилась, прислушалась к мглистой тишине бора и уловила дальний четкий стук по рельсам вправо: должно быть, это возвращался с разведки один из мурманских паровозов.

Заливчато крича, паровоз подошел к полустанку, и его тотчас окружили мурманцы. Разведчики рассказали, что в конце ветки станция тоже разрушена и покинута, там прямо на путях — большая паровая мельница, тоже кинутая; еще недавно работала, а только на неделе на ней испортился котел, и рабочие ушли в Тамбов; на мельнице остался только крупчатник — «хозяйство бросить жаль — хороши больно пшеницы нынче». Крупчатник рассказал, что кругом — мордва, богатые мужики. Леса, крутые овраги, речки, с востока — Ворона-река: казакам не подступить, о них тут и не слыхали. Зато и продовольственников близко не подпускают. До сих пор всей волостью правит комитет фронтовиков — все села поголовно вооружены — дозоры держат и уж, наверное, знают о вашем прибытии. Давно на ветку никто носа совать не смел: — разбойник народ, словом сказать..

У Граева же, когда он слушал этот рассказ, шевельнулась мысль, что напрасно он послал второй паровоз испортить путь, — но было поздно, и второй паровоз вернулся, привезя с собой восемь ржавых рельс. За сто сажен перед расшитым местом мурманцы поставили зажженный красный сигнал, рассудив правильно, что если бы произошла катастрофа, то у них потом не оказалось бы сил и средств расчистить себе выход…

Подумав, Граев сказал:

— Что же, что разбойники, и мы не «тинь-тилю-ля». С фронтовиками мы сговоримся. Только вот что, братцы, — не расползаться далеко от поезда и с винтовкой не расставаться. Утро вечера мудренее…

В околодке, около кровати Марка, кроме этих новостей, есаулы «банды смерти» сообщили еще кой-какие, быть может, не менее важные. Сашка Волчок с Ленькой Култаевым после купанья захотели посмотреть, как солнце садится, и побежали по тропинке к закату — они думали, что скоро бору и конец; бежали, бежали, закружились от сосновой духоты, пошли шагом и вышли на дорогу, а впереди все темные на свет сосны, и где-то за ними прячется огненное солнце, и уже в глазах зарябило — будто это и не лес, а повесил кто-то с неба до земли занавес из материи — черной полоской по апельсинному цвету.

На дороге услыхали скрип телеги и голоса. Прислушались — бежать иль нет, а из-за куста голос:

— Эй вы! Стой! Убью!

Смотрят — остановилась телега. Лошадь буланая прядет ушами. В телеге на коленках стоит солдат и приложился из винтовки. А телегой правит старый мужик. Сашка Волчок родился и вырос в Петербурге — мужика всамделешного он только на картинках в букваре видел; правил лошадью «всамделешный» мужик точь-в-точь: в высокой черной валеной шляпе с узкими полями, перевязанной тонкой ленточкой с блестящей пряжкой. Рубаха на мужике была белая с красной оторочкой на рукавах и подоле, а когда он поднял руки, то и под мышками у него увидали красные ластовки[78]; штаны у мужика синие в полосочку, на ногах лапти, а онучи хитро переплетены веревочкой…

Солдат опустил ружье, видя, что мальчишки не думают бежать, нимало не пугаясь, таращатся на старика и тянут носом запах дегтя и суховатой липы от телеги.

— Что за люди? — спросил солдат.

— Надо бы соврать, я потом догадался, а я всю правду и сказал: кто мы и что…

— Правда лучше всегда, — наставительно, вспоминая институтские уроки, вставила Аня.

— Ну, положим, в Москве не всякому правду надо говорить, — возразил ей Марк.

— А солдат спрашивает: «зачем приехали».

Я ему:

— За хлебом.

— А с чем вы приехали за хлебом?

— С товаром.

— С каким?

— Мануфактура. Сахар. Гвозди. Топоры.

— А пилы есть?

— И пилы есть, никак.

— А мыло есть?

— Есть.

— А нет ли гасу?[79]

— Не понял я чего, и говорю: нету гасу.

— А сколько вас…

— Больших тут, — уж я правды ему, вижу, говорить нельзя — двести, говорю, человек да нас сто!

— Эк хватил!

— Он мне поверил, да, пра[80]. И все, говорю, со свечками…[81]

— Кобылки[82] есть?

— Чего это?

— Ну пулеметы…

— Два.

— А паровоз один?

— Нет, тоже два…

Солдат и говорит:

— Вы вот что, мальцы, идите да там у себя никому не говорите, что видели меня. Поняли? — А то убью, мать вашу не замать, отца не трогать!..

Тут солдат повалился в телегу, а старик ударил лошадь хлобыстинкой[83], она побежала и пропала в соснах. А солнце село и стало темно. Страсть какая в лесу ночью…

— А я шла и не боялась ни чуточки, — сказала Аня, потирая одну босую ногу о другую: кусают комары.

— Уж ты! А тебе повстрелся солдат с мужиком?

— Нет. Я только птичку видела…

— Вот то и есть птичку. Сама ты канарейка! — сурово говорил Волчок… — Теперь вопрос — говорить или нет?

— Ага! — поддразнила его Аня, — напугал тебя солдат. Он тебя из ружья — бах!

— Чудак, — сказал Марк, — как же не говорить, — иди сейчас к отцу, чтобы знали, а то беда…