С милой рай и в шалаше

— Что йез? Прямо как английский. Йез, это что, как йес? Ты что, хочешь ее, в смысле меня? Ну, давай тогда милый как–то пристраиваться и снова… Мне понравилось, а тебе?

Говорю, а сама не могу отвести глаз от такого замечательного выступа из его организма.

— Нет, дорогой мой, я уже не могу без этого.

Протянула руку и взяла.

— Это надо же, какой он у тебя прекрасный и сильный, прямо как…. как, да что это я. Ах ты мой конь арабский, скакун! — Говорю, удерживая его, и наклоняясь все ближе и ближе… Вторая серия прошла не менее бурно. Потом была третья, четвертая….Меня поражало, как он столько времени сохранял готовность. Такого я не встречала, и, главное, он все еще не выпустил из себя того, чего я больше всего опасалась. Он не предохранялся, и я это видела.

А потом до меня доходить стала их тайна, туарегских мужчин. Сколько я ни сидела на нем. Я все ехала, ехала, ехала на нем, ощущая его. Так вот оказывается в чем их тайна! Она у них в состоянии бесконечного противостояния!

— Ах, ты мой белый волшебный верблюдик! И какой же он у тебя незабвенный, не слезаемый и непокидаемый!

Вы когда–нибудь с ним спали в себе? Нет? Ну, хотя бы хотели так, чтобы милый не выходил и так бы с ним вы заснули? Что? Разве же не мечтали? А если я вам скажу, что ваша мечта у меня осуществилась? То как тогда?

С того дня я, как та бабочка, из гербария ни минуты без его булавочки не могла. Подлечу торопливо, помашу, помашу крылышками, потяну из тычинки его нектар и замру, на булавочке у него наколотая. Так всю ночь я… Лежу, сижу? Не знаю, что это такое за мое положение у него на булавочке. Но я приколотая! Приколотая, прикрепленная и распластанная! И это все я!

А то сяду и мы едем с ним по пустыне любовной. Медленно я на его белом верблюде усевшись, скольжу, своими барханами укрывая, и перемещаюсь на нем туда–сюда, словно я в самом деле по Сахаре, да на его седле…и туда, и сюда, и туда, и сюда. А караван наш идет, и захочешь не слезешь! Иногда мне казалось, что я так и буду, сидя на нем жить.

И пока мы так и едем вдвоем, он меня начинает спрашивать на знание арабского языка…

— Эсмэк э… (Как тебя зовут)?

— Эсми…Рая., ана мин Росия (Меня зовут, Рая, я из России)

— Эда?.. (Что это?)

Тыкая пальцем не туда, сзади в меня.…

— Мамнуэ! (Нельзя)! Ана миш агхбани… (мне не нравится)…

Тогда он начинает слегка подкидывать меня, чтобы я быстрее закончила и слезла…

— Энта ля им ауи! (Какой ты хитрый)! Баляш кеда!(Так не надо)!

Вот так я, считайте, не теряя времени даром, выучила арабский язык, сидя на…

Того и вам пожелаю! Ой! И так ведь! Так тоже можно и надо!

— Массаляма, салям! (До свиданья, пока)!

Я опять уезжаю с ним, моим дорогим мехари, белым верблюдом любимым!

Заключение

Когда я стала поправляться, Милка таки добилась от меня признания. Я ей все, как могла и по–честному рассказала. И добавила, что мне больше не жить без него. Я хотела его и получила, но теперь не могу без него и не мыслю прожить и часа в своей жизни.

— Ну и что теперь? Ну и что ты решила?

— Да, к тому же я уже, и у меня скоро…

— Неужели? Когда же ты успела? Ведь ты же только начала с ним, сама же мне говорила, что он так и возил на себе не кончая! И как тогда? Нет, ты, Райка, совсем без ума! Ты что же решила остаться и жить с ним? И где? Под навесом из тряпок, в пустыне?

Ну, ты точно рехнулась баба, совсем за …… с этим их белым верблюдом! Ну и что ты будешь тут делать? Тут у них, между прочим, нет подиума, как дома. Что не надо? Не надо всего? Ты хоть подумай, что ты будешь жрать тут у них? Что? Верблюжье молоко? С чем? Ну ты такое задвинула… Финики она есть будет с ними, как дитя малое…

Я? Я ни минутой, и как только, так я сразу же отсюда хода до дома, до хаты! Ты не торопись и все как следует обдумай. А пока я скажу тебе, что меня очередной караван забирает туда, в помощь к доктору. Так что я завтра утром уезжаю. Вот так–то родная! Подумай! У тебя есть еще время до утра. Пока!

Сказала и пропала. Больше я с ней не увиделась. Говорили потом, что колонна, в которой она ехала, снова попала под налет крокодилов и что многих поубивало. А насчет нее, я так ничего и не узнала. Спрашивала у Ибрагимушки, но он тоже ничего определенного. Только какая–то там история темная потом всплыла, с какими–то русскими добровольцами. Поговаривали, что у них была медсестра матюгливая, но, то она, не она, я так и не узнала.

Потом я уже стала не просто ходить, а помогать выздоравливающим. Научилась перевязывать, да так, что меня стали приглашать, с удовольствием слушая мой смешной для них арабский. Потом вернулся мой…Привел очередной караван с беженцами из Ливии. И как вошел, так я, теряя не только сознание, но и совесть, затащила его к себе и пока не уехали с ним в край любви, я не успокоилась. А всем тем, кто подходил зачем–то к нашему шатру, я кричала, сжимая его в себе.

— Мамнуэ, аура, массаляма! (Нельзя, назад, до свидания)!

Он лежал и смеялся, а я, ощущая, как он там им быстро двигает и что он из меня вот–вот выскочит, я его умоляя:

— Шукран, бешкиш! (Пожалуйста, помедленее)!

— О, мамочки, мама!!! Я… я…люблю тебя!!!