С нами или без нас: Естественная история будущего

Однако, прежде чем поразмыслить, как можно было бы ограничить сопротивляемость и научиться действовать в согласии с рекой жизни, а не в противостоянии ей, давайте посмотрим, что будет, если мы оставим нынешние препятствия без внимания. Для этого вернемся к эксперименту с мегачашкой. Это своего рода синекдоха: часть, представляющая целое. В тот самый момент, когда Александр Флеминг обнаружил, что некоторые грибы производят антибиотики, пригодные для использования человеком, уже было ясно, что бактерии, которые мы попытаемся истребить этими антибиотиками, рано или поздно обретут устойчивость к ним. Именно об этом Флеминг и сказал в своей нобелевской речи в 1945 году. Уже тогда он знал, что «не так уж трудно привить микробам устойчивость к пенициллину». Поэтому его страшило, что антибиотики сделаются слишком доступными и начнут применяться без нужды, работая, таким образом, на укрепление резистентности{157}. Так и произошло. В том варианте эксперимента с мегачашкой, который реализуется в наших организмах, домах и больницах, устойчивые к антибиотикам бактерии встречаются довольно часто, а во многих (хотя и не во всех) регионах – все чаще и чаще. Сотни наследственных устойчивых линий бактерий появились в ответ на широчайшие масштабы применения антибиотиков и колоссальные запасы пищи, которые представляют собой наши организмы для бактериальной жизни. Каждая линия развивалась по-своему, в зависимости от местных условий, генетических предпосылок и конкретного вида используемого против нее антибиотика. Бактерии становятся более резистентными, делая клеточную стенку невидимой для антибиотика или не позволяя ему с ней связываться. Они делают клеточную стенку непроницаемой для антибиотика, и тогда она не впустит его. Они используют нечто вроде внутреннего насоса, который выталкивает антибиотик из клетки (примерно так же мы вычерпываем воду из лодки). Они трансформируют белки в клеточных стенках, с которыми соединяются антибиотики. Они даже создают что-то вроде биохимического ножа, которым режут антибиотик на кусочки. А иногда они сочетают разные виды защит в тех или иных комбинациях. Как нет двух одинаковых снежинок, так не бывает и двух одинаковых штаммов резистентных бактерий.

Но история резистентности повествует не только о бактериях. Это явление обнаруживается и у простейших – например, у видов, вызывающих малярию. Глобальная история эволюции малярийных паразитов, у которых сформировалась устойчивость к противомалярийному лекарству под названием «хлорохин», на карте мира выглядит как расширенный эксперимент с мегачашкой Петри. Впервые такая резистентность обнаружилась в 1957 году в горах Камбоджи. Затем устойчивая форма стала распространяться, вытеснив другие штаммы паразита в тех местах, где применялся хлорохин, – то есть почти везде. Она перекинулась на соседний Таиланд, затем ушла дальше в Азию, попала в Восточную Африку и разошлась по всему Африканскому континенту. Одновременно она каким-то образом добралась до северной оконечности Южной Америки, откуда расползлась почти по всему этому континенту. Она распространялась подобно бактериям в эксперименте с мегачашкой. Сейчас, пока я пишу эти строки, у некоторых штаммов вируса, вызывающего COVID-19, тоже начинает формироваться устойчивость к одной или нескольким вакцинам.

Более того, эволюция резистентности не ограничивается только микроскопическими видами. Среди более солидных форм жизни в этом отношении наблюдается примерно то же самое, что и среди бактерий и простейших. Так, у клопов сформировалась сопротивляемость к полудюжине разных пестицидов. По приблизительным оценкам, не менее 600 видов насекомых устойчиво по крайней мере к одному пестициду, а многие даже к нескольким. Сюда входят вредители как домашние, так и сельскохозяйственные. Что касается последних, то они сумели развить устойчивость к пестицидам, применяемым и в полях, и в трансгенных посевах.

Эволюция творит, причем акты ее творения никогда не завершаются: естественный отбор неустанно занят созданием все новых видов, типов и форм. Своими действиями мы создаем эти варианты. Мы формируем их и по сути, и в деталях. Я уже цитировал натуралиста Бюффона, который в 1778 году заметил: «Весь лик Земли несет отметины человеческой мощи»{158}. В этих отметинах – польза для одних видов и вред для других. Конечно, с нашей стороны было бы мудро постараться благоприятствовать становлению таких новых миров, которые наполнены прелестными цветами, сочными фруктами и полезными микробами. Но мы к этому не склонны. Оставляемые нами отметины благоприятствуют скорее новым мирам резистентных форм.