С неба - в бой

Закончив работу, минеры присоединились к нам. Через некоторое время послышался гул моторов. По условленному знаку Авдеенков замкнул электрическую цепь. Раздался взрыв — и моста как не бывало. Рокот приближался. Мы прислушивались к нему, стараясь определить, транспортные машины идут или боевые.

Пользуясь тем, что разгулялась метель и советской авиации можно было не опасаться, водители включили фары. Пучки света упирались в дорогу, время от времени скользили по ограждению. Вот уже стало видно, что впереди идет танк. На какой-то момент два узких луча его задержались на загородке, за которой прятался я. Мне казалось, что вот-вот раздастся пушечный выстрел. Но немцы ничего подозрительного не заметили. С интервалами пятнадцать — двадцать метров мимо нас потянулись тяжело груженные автомобили. Ребята ждали моего сигнала. Наконец я взял подготовленную гранату, встал и бросил прямо в радиатор подъезжающего грузовика.

Андрей Андреевич ГРИШИН

Тотчас же огонь открыла вся цепь, растянувшаяся вдоль шоссе метров на сто пятьдесят. Еще через минуту-другую начали рваться мины. Для гитлеровцев наш удар был неожиданным. Они даже не попытались организовать сколько-нибудь серьезного сопротивления, а стали спасаться бегством.

Нам удалось вывести из строя двенадцать автомашин, три орудия, поджечь цистерну с горючим.

Не потеряв ни одного человека, отошли и направились на сборный пункт отряда. По пути испортили линию полевой связи и захватили пленного.

Четвертый день нашего пребывания в тылу запомнился мне одним драматическим событием. Группа капитана Андрея Прохоровича Кабачевского, проведя несколько стычек с неприятелем и пройдя большое расстояние, выбилась из сил и ночью расположилась на отдых. Костров разводить бойцы не стали, а, чтобы укрыться от ветра, зарылись прямо в снег. Может быть, все обошлось бы благополучно, если бы не оплошали часовые: их одолел сон. Видно, все-таки есть предел физическим силам. Как воины ни крепились, все же задремали. Фашисты окружили десантников. Еще немного — и все они были бы перебиты. К счастью, старшина Андрей Андреевич Гришин в это время проснулся и удивился: уже светает, а все спят. Обычно мы старались покинуть ночлег до рассвета. Гришин растолкал часового, тот увидел приближающиеся фигуры, окликнул: «Кто идет?» В ответ раздалась автоматная очередь. Она скосила нашего товарища. Но выстрелы разбудили спавших. Капитан Кабачевский быстро оценил положение и приказал пробиваться в глубь леса. На опушке он вступил в единоборство с офицером. Прячась за деревья, Кабачевский постепенно сближался с карателем. Шагов с пятнадцати они начали стрелять. Кабачевскому удалось перехитрить гитлеровца. Сделав обманное движение, Андрей вынудил его открыться. Выстрелом он выбил из рук офицера парабеллум, еще одним сразил фашиста.

С трудом удалось группе вырваться из окружения. Этот случай лишний раз напомнил нам, что на войне вообще, а в тылу врага особенно ни на минуту нельзя ослаблять бдительность и дисциплину.

Каждый новый день — это новый марш, вылазки разведчиков, бои... Даже если бы не было опасностей, которые подстерегали парашютистов на каждом шагу, а только неделя под открытым небом в январские морозы, перенести это — доблесть. А ведь отряд к тому же действовал в самой гуще вражеских войск и причинял им немало хлопот. Вот данные об уроне, нанесенном противнику за эти дни лишь группой капитана Андрея Прохоровича Кабачевского. Передо мной листок из ученической тетради. На нем скупо выведено: уничтожено сто шестьдесят семь гитлеровских солдат и офицеров, взорван мост, обстреляно десять автоколонн, в пятидесяти местах нарушена связь...

Но и мы теряли много. У того же Кабачевского погибли один командир, три сержанта, восемь рядовых, три человека ранены и десять обморозились.

В ночь на 9 января пропало еще пятеро десантников. Они ушли ставить мины, резать телефонные и телеграфные провода и не вернулись. Под утро одного из них нашли в снегу истекающим кровью. Раненый сообщил, что их группа попала в засаду.

— Кажется, только я и ушел, — сказал он, умирая.

Мы пошли по кровавому следу. Очень скоро увидели еще одного нашего бойца. С него были сняты валенки, куртка, лицо разбито ударом приклада. У дороги на телеграфных столбах обнаружили сразу двоих. Их подвесили на изоляторные крючья за нижние челюсти. Третий лежал на земле — видимо, сорвался.

Мы решаем отомстить за товарищей. Обрываем провода и устраиваем засаду. Ждем час, полтора, два... Гудят вершины сосен. Нет-нет да и треснет где-нибудь от холода сучок. Изрядно замерзли. Мой ординарец Василий Мальшин облизывает опухшие, кровоточащие губы, глубоко вздыхает. Он смотрит на меня так, будто я виноват, что долго нет телефонистов. Но вот Мальшин насторожился. Я тоже замер и услышал характерный скрип лыж. К шоссе вышли трое солдат с ремонтными сумками. Они о чем-то громко говорили. Я вслушался и, немного понимая по-немецки, уловил смысл одной из фраз: теперь долго сюда не сунутся.