С Невского на Монпарнас. Русские художники за рубежом

Выяснилось, что Маргарита и впрямь многого на родине еще не видела… К тому же надо было заработать деньги на отъезд, хотя бы на дорогу. И тут Маргарите подвернулся заказ от издателя на серию портретов знаменитых людей. Она написала портреты Бориса Зайцева, Павла Муратова, Николая Бердяева, Вячеслава Иванова, Михаила Чехова и многих других. Старый друг-антропософ доктор Трапезников помог Маргарите (через семью Троцкого) получить визу на отъезд, и она уплыла в мирную Голландию, где ей снова стало скучно…

Вскоре после приезда Маргариты на Запад дела доктора Штейнера пришли в полный упадок, и был подожжен Гетеанум. В своих мемуарах Маргарита Сабашникова не сообщает никаких подробностей о врагах Доктора, о предъявленных ему конкурентами-теософами и друзьями Гитлера обвинениях (в симпатии к социалистам и евреям, в подрыве немецкой военной силы и в чем-то, еще столь же ужасном). Может статься, что Маргарита поостереглась писать обо всем этом при Гитлере, при котором не было, конечно, столь разветвленной системы лагерей и доносов, как при его учителях Ленине и Сталине, но все же были сделаны населению эффектные «прививки страха» и существовала, наряду с внешней, и «внутренняя цензура.

Остаток своей долгой жизни Маргарита Сабашникова прожила под знаком учения Штейнера, занималась с учениками в вальдорфских школах, основанных на педагогических идеях Штейнера. Помнится, я еще застал такую школу в Париже в 80-е г. прошлого века. В ту пору в этих школах насчитывались в мире десятки тысяч нормальных учеников (не считая детей слаборазвитых). Благожелательные исследователи (такие как Э. Вандерхилл) ценят педагогические достижения доктора Штейнера даже выше, чем его идеи в сфере биодинамического земледелия (роль гумуса), экологии и медицины (духовная диагностика). Те же исследователи сообщают, что Штейнер «выделял в детстве три семилетних стадии, приблизительно соответствующие трем функциям астрального тела — воле, чувству и мышлению — и старательно разрабатывал учебные программы, соответствующие этим стадиям». Основными составляющими штейнеровской педагогики было «доверие и самоотверженность»:

«Личные отношения между учителем и ребенком ставятся здесь превыше всего… своей добротой и идеализмом учителя пробуждают в детях чувство удивления и восторга перед миром и любовь к наукам и искусствам… Труды Рудольфа Штейнера очень привлекают тех, кто хочет жить в согласии с окружающей средой и в гармонии с миром природы.

Они привлекают и тех… кто черпает высший смысл своей жизни из воспоминаний о прежних воплощениях и придает большое значение информации, полученной сверхчувственным путем».

Сама Маргарита о педагогической системе Штейнера писала вполне туманно:

«Целью педагогики Рудольфа Штейнера, берущей за основу тройственность человеческой сути — дух, душу и плоть, было прежде всего воспитание в человек, поддержание творческих сил, заложенных в каждом ребенке, стремление не погубить их, чрезмерно развивая интеллект, а способствовать всестороннему развитию его способностей…».

До конца своих дней художница Сабашникова была озабочена проблемами штейнеровской школы. Но она не окончательно забросила и живопись: расписывала храмы «Христианской общины, развивавшей теологические идеи Штейнера.

Современники Маргариты Сабашниковой, да и все, кому доводилось видеть ее работы, сходились на том, что была она по-настоящему талантлива. Но работ от нее осталось мало. Коктебельская подруга Макса и Маргариты Евгения Герцык объясняла это ее непрестанным томлением духа (в большей степени, чем отсутствием привычки к упорному труду):

«как многие из моего поколения, она стремилась решить все томившие вопросы духа и решала их мыслью, не орудием мастерства своего, не кистью…»

Когда ей было лет шестьдесят, и в России шла страшная война, Маргарита писала в Штутгарте свою знаменитую мемуарную книгу «Зеленая змея». Интересная, вполне профессиональная немецкая книга, из которой много можно узнать подробностей о людях Серебряного века… Много узнать, но не так много понять.

Книга начинается с описания счастливого детства в роскошном родительском доме на углу Большой и Малой Никитской, близ знаменитой церкви. Конец праздничной обедни, звонят колокола «сорока сороков православной Москвы:

«Морозный, пронизанный солнцем воздух дрожал от знаменитого перезвона московских колоколов: от медленных низкогудящих ударов больших колоколов, на фоне которых звучали на разные лады меньшие колокола сорока сороков колоколен…

Нарастающий звон колоколов был столь мощным, что дрожало в груди от их колебаний. Словно на весь город сплошным потоком спускались ликующие ангелы, несущие благую весть: и свет, и звук сливались воедино в этом ликовании».

Но кто объяснит, как приходят от этого ликующего звона к полигамным страстям на «башне» или к сверкающим глазам Великого Доктора, к его тысячам фей и гипнотических заклинаний, подобным такому: