С открытым лицом (ЛП)

В первые годы пребывания в тюрьме я понял, что должен принять глубокие изменения в своем образе жизни и сделать радикальный выбор. Вместо того чтобы играть роль, заблокированную прошлым, я решил перестроить свою жизнь, максимально приближаясь к ежедневным вариациям переживаний, которые я испытывал. Вместо того чтобы позволить тюрьме поглотить меня, я предпочел есть ее кусочек за кусочком.

Это означало, что, повесив свой бригадный китель, я принял свою кожу как единственную одежду.

 

 

Без отречения

 

В конце 1986 года парламент принял закон, который благоприятствовал тем, кто «отмежевался» от терроризма. Тогда я впервые за многие годы дал интервью и сказал прямо, что раскаиваться не буду. Государство не должно требовать у нас раскаяния, а мы, революционеры, каяться не должны. Вместо этого нам нужно все силы направить на борьбу за собственное освобождение. Потому что собственное освобождение — дело только нас самих. 

Революционер, который кается перед власть имущими, перестаёт быть революционером. 

Не было никакой «зоны молчания», как писали в некоторых кругах, но была — и остается — попытка похоронить в молчании все, что не является разобщением или раскаянием. Если я не говорил до этого момента, то только потому, что пространство для высказываний, предоставленное тем, кто не принадлежал к двум каноническим категориям, раскаявшимся и диссоциированным, было лишь кажущимся пространством: говорить о нашем прошлом подразумевало автоматическое включение в классификацию, в которой я не хотел себя узнавать. Затем, когда был принят закон о диссоциации, открылось новое и ясное пространство для тех, кто, как и я, не захотел им воспользоваться.

Конечно, в тот момент я, как и все остальные, был вынужден задаться вопросом о себе. «Все дело в дистанцировании от явления, которого больше не существует», — предположил кто-то. Но это требование отречься от своего прошлого витало в воздухе. Невозможно было притворяться, что не видишь, что закон также хотел унизить тех, кто подписал свое «отмежевание».

Многие товарищи приспособились к мысли, что это унижение в мире, где крах идеологии стал почти полным, не является чрезмерной ценой. В конце концов, какая-то польза от этого будет, и еще какая! И вскоре все бы об этом забыли. Стоило ли настаивать на непримиримой последовательности?