С. П. Крашенинников

В конференц-зале на собраниях, посещать которые вменялось в обязанность каждому адъюнкту и профессору Академии, неторопливо зачитывали по латыни свои сообщения маститые академики в напудренных париках. Впрочем, уже в первые месяцы, проведенные в Академии, Крашенинников мог достаточно наглядно убедиться в том, что академическая деятельность даже на ученых собраниях далеко не всегда проходит размеренно и чинно, а сами цели и главнейшие задачи Академии по-разному понимаются учеными передовыми и теми, кто был настроен реакционно.

Не станем припоминать здесь имена различных управителей делами Академии, в особенности вошедших в силу при Бироне, но и позднее, в бытность Крашенинникова адъюнктом, а затем профессором, державшихся на видных должностях: они хотели сделать Академию такой, какими были сами: угодной власть имущим, кастовой, придворной, отгороженной от «черни». Назовем имя, бессмертное для науки, — Ломоносов, которое олицетворило многие свершения Академии не только в XVIII столетии, но и в далеком будущем. Степану Крашенинникову, академическому студенту, вернувшемуся с Камчатки, выпала счастливая судьба стать близким другом и сподвижником Михаила Ломоносова, в ту пору только начинавшего свою деятельность в Академии наук. За год до окончания Камчатской экспедиции Ломоносову было присвоено первое ученое звание адъюнкта Академии, а в 1745 году на том же заседании, на котором Ломоносов был утвержден профессором, студенту Крашенинникову присвоили звание адъюнкта. Их сблизило прежде всего общее понимание задач науки, идеи широкого распространения знаний в России, мечты о том, чтобы наука стала достоянием народа и чтобы труды ученых служили славе и благосостоянию родной страны.

Единство их взглядов с большой силой выразилось в уже упоминавшейся выше речи Крашенинникова «О пользе наук и художеств», произнесенной в 1750 году. Об этой речи, о том, как перекликались высказанные в ней идеи с ломоносовскими, следует рассказать подробнее, поскольку она существенна для истории русской просветительной мысли XVIII столетия[47].

В ту пору Крашенинников уже стал профессором Академии наук, как называли в те времена академиков; звание профессора натуральной истории и ботаники ему было присвоено в апреле 1750 года.

Вскоре после присвоения звания ему поручено было выступить с речью на публичном заседании Академии. Крашенинников посвятил эту речь науке, призванной служить отечеству, значению наук для практической жизни людей. Своеобразие содержания этой речи, ее научная оригинальность определялись в значительной мере тем, что в ней нашли отражение мысли, возникшие у Крашенинникова в результате путешествия по Сибири и Камчатке.

Показательны в этом отношении суждения, смысл которых состоит в том, что «мастерства», технические изобретения, сами науки — их зарождение и развитие — все это связано с материальными потребностями, «нуждами» людей. Крашенинников поясняет эти мысли примерами, почерпнутыми из жизни камчатских племен.

«Нужда делает остроумными (здесь и далее курсив наш. — Н.Ф.). Известно, что самые дикие народы имеют по обстоятельству состояния своего потребное к содержанию. Кто бы подумал, что без железа обойтись можно? Однако же есть примеры, что камень и кость вместо того служит на топоры, копья, стрелы, панцыри, и прочая. Камчадалы, не учась физики, знают, что можно огонь достать, когда дерево о дерево трется, и для того будучи лишены железа, деревянные огнива употребляют. Искусство же показало им, что есть, варить можно и в берестеной и в деревянной посуде. Чего ради все мастерства и художества по большей части от простых и самых бедных начал имеют происхождение. Так, например, строение кораблей, без сумнения, — от лодок, архитектура — от шалашей и прочая, а потом разумными людьми час от часу приводились в лучшее состояние, пока напоследок пришли в совершенство нынешнего времени».

Далее следует важное для уяснения взглядов Крашенинникова рассуждение о будущем изобретений, наук, о том, что «совершенство нынешнего времени» нельзя счесть для людей достаточным. «Но можно ли думать, что все ныне в таком состоянии, что не требуется никакого к тому поправления?» — спрашивает он. И отвечает так: «Есть еще во всем такой недостаток, что для награждения [восполнения] его не жизнь человеческая, но многие веки потребны…»