С палаткой по Африке

Почти каждый день я брал ружье и отправлялся в лес. Вспоминаю об этих вылазках с сожалением и вместе с тем — с удовольствием. А какими прекрасными и волнующими были облавы! Я застал их в том виде, в каком они устраивались еще много лет назад, до захвата Наталя европейцами.

По традиции подготовка к охоте начиналась с того, что в краали рассылались гонцы. Не заходя к индуне или другим зулусам, они отправлялись в загон для скота и там подражали крику импунци — антилопы дукер. К загону из всех хижин сбегались люди и, узнав о месте и времени облавы, тем же способом передавали весть в соседний крааль. Заблаговременно явившись к условленному месту сбора, мы видели, как со всех сторон к нему направлялись охотники, вооруженные ассегаями, дубинами и палками. Местный вождь указывал участок для облавы и рассылал во все стороны молодых охотников. Последние должны были двигаться таким образом, чтобы замкнуть круг, после чего охотники с громкими песнями направлялись к его центру, гоня перед собой дичь.

— Эйя, хе! — слышалось вновь и вновь. Этот клич передавался по кругу до тех пор, пока напуганные звери не делали попытки вырваться из западни. Тогда их убивали метательными копьями. Охотник, поразивший зверя, кричал громовым голосом: «Мамо!» (ура!) — и добавлял название крааля, к которому принадлежал. Ему радостными возгласами вторили ближайшие друзья. По старинному обычаю, загнанная до изнеможения или убитая другим охотником дичь принадлежала тому, кто первым ранил ее до крови.

Окружной начальник Умфолози был метким стрелком, но не мог спокойно перенести то, что во всех облавах мне неизменно доставался самый большой участок. Однажды он сообщил мне, что впредь я должен участвовать в облавах не с дробовиком, а с ружьем для охоты на крупную дичь. Между тем из животных, на которых устраивались облавы, самым крупным были капские сайги и тростниковые антилопы, а их обычно били из дробовиков; к тому же было довольно рискованно палить из крупнокалиберного ружья в окруженное людьми пространство.

Пришлось выполнить желание высокого начальства, а это означало, что мне оставалось стоять за пределами круга и стрелять лишь тогда, когда животным удавалось из него вырваться. В окрестностях было достаточно термитников и других безлесных пригорков, с которых открывалась панорама местности, так что стоило раздаться звуку рога, как я снова оказывался царем охотников.

Однажды в Умфолози прибыл губернатор Зулуленда[10] сэр Чарли Сэндер. Это был отличный охотник. Меня пригласили с ружьем к окружному начальнику и проводили на веранду дома, расположенного на склоне холма. С него был виден другой холм, находившийся в 400 метрах от нас.

— Видите вы там двух пасущихся карликовых антилоп? — спросил окружной начальник, указывая на возвышенность, покрытую густой растительностью. — Я побился об заклад с сэром Чарльзом, что Вам ничего не стоит пристрелить одну из них. Как вы думаете, справитесь?

Я этого не думал, но ничего не сказал, а стал целиться в антилоп, казавшихся точками. Антилопы спокойно паслись, причем одна находилась метров на пять выше другой. Предосторожности ради я лег на пол, чтобы иметь хороший упор, и выстрелил. Пуля попала в животное, оно подскочило, а затем упало на землю в предсмертных судорогах. Посыпались поздравления, я выслушал их молча. Дело в том, что целился я в одну антилопу, а попал в другую.

* * *

В поселке Умфолози я определился как охотник за крупной дичью, но если вдуматься как следует, то и превращение Шомбурка в ловца зверей подготовлялось тоже там.

Мы жили в доме, построенном из неотесанного камня и обнесенном высокой каменной стеной. Во дворе я завел не только змей, но и небольшой зверинец. Всякий настоящий охотник любит животных, ему хочется не убивать их, а ухаживать за ними; терпеливо пытается он приручить диких зверей. Так во всяком случае было со мною, и такую же склонность я замечал у некоторых знаменитых охотников за слонами, с которыми потом встречался.

В то время я часто задавал себе вопрос: как дошел человек до мысли о приручении животных? Сидя по вечерам у дверей нашего дома и вглядываясь в далекие просторы любимого ландшафта, я воображал себя первобытным охотником, вооруженным каменным топором. В этих мечтах убежищем мне служила мрачная пещера I де-то в глубине, дебрей, в сердце закрадывался страх перед ночной темью и одиночеством. Мне и в самом деле пришлось испытать этот ужас, но гораздо позже, когда я совершал путешествие по африканскому материку. У первобытных людей к этому чувству примешивалась, вероятно, еще и боязнь злых духов.