С палаткой по Африке

Но среди диких животных болезнь свирепствовала с такой силой, что даже несколько лет спустя на песчаных берегах Уайт-Умфолози валялось несчетное множество скелетов буйволов. Мучимые жаждой, животные из последних сил тащились к реке и здесь подыхали. Местные жители рассказывали, что во время эпизоотии гиены и коршуны разъелись настолько, что не могли сдвинуться с места даже при виде людей, которых обычно боялись.

После ужасного бедствия поголовье крупной дичи еще не достигло прежнего уровня, поэтому охота на буйволов была запрещена. Хотя здесь не место для охотничьих рассказов — моим читателям они известны из «Пульса дебрей», — мне все же хочется вспомнить об одном эпизоде, свидетельствующем о том, как мало я был тогда знаком с охотой на крупную дичь.

В сухой сезон 1900 года я получил недельный отпуск к разрешение охотиться на крупную дичь и отправился в заросли с двумя зулусами. Один из них — егерь — следовал примерно в 5 метрах за мной по узкой тропе, проложенной через густой кустарник. Второй шел впереди. Мысли мои были чем-то отвлечены, как вдруг я услышал крики: «Ньяти! Ньяти!» (слово «ньяти» было мне незнакомо) — и увидел, как мимо меня опрометью промчался проводник. В тот же миг появился могучий буйвол, наклонивший рогатую голову для атаки.

Отпрянув вправо или влево, я попал бы в колючий кустарник. Не отдавая себе отчета в том, как опасен атакующий, я вскинул ружье и выстрелил. Пуля попала буйволу между глаз, и он рухнул на землю у самых моих ног.

Сомнений быть не могло — я нарушил закон, запрещавший отстрел этих животных. Мне было предъявлено обвинение в браконьерстве, и при рассмотрении его в суде оба сопровождавших меня зулуса выступили в качестве свидетелей. Они так правильно изложили дело, что мне нечего было добавить в свою защиту. Меня оправдали и даже похвалили за храбрость. В то время смысл этой похвалы остался для меня неясен. Я еще не знал, как опасен нападающий буйвол, а если бы знал, то, вероятно, предпочел бы совершить весьма неприятный прыжок в колючки, чем предпринимать опасную для жизни попытку убить животное.

* * *

Я, вероятно, и после этого происшествия остался бы охотником, если бы не был настолько захвачен Африкой, что одни приключения меня уже не удовлетворяли. Мне хотелось стать путешественником и исследователем. Манили к себе синие горы, разговоры в краале вращались вокруг того, чего я не видел и не пережил, вокруг людей, еще не затронутых европейской колонизацией «Черного» материка, вокруг животных, которых мне, двадцатилетнему юноше, все больше и больше хотелось увидеть и изучить. Стремление быть таким же, как мой двоюродный дед Роберт Шомбурк, было сильнее, чем соблазн принять участие в погоне за алмазами или золотом, увлекшей жителей Наталя, несмотря на все еще продолжавшуюся войну между англичанами и бурами.

Настало время, когда надо было подумать об отбывании воинской повинности. Отец уже решил за меня, что я проведу положенный годичный срок в войсках, расположенных в тогдашней германской колонии — Юго-Западной Африке. Это означало, что родители свыклись с мыслью о том, что мое будущее так или иначе связано с Африкой.

И вот однажды утром я очутился в почтовой повозке, курсировавшей между Эшове и Роркс-Дрифтом. Мулами правили два кучера, сменявшиеся через каждые два часа. Один держал поводья и старался, чтобы или левые или правые колеса оставались в дорожной колее, проложенной в этих дебрях гораздо более широкими фургонами буров. Второй размахивал кнутом, достававшим даже до передних мулов (всего их было восемь пар). Мулы мчались галопом. Я боялся, что повозка опрокинется и разобьется… Этого не случилось, но на неровном месте она вдруг подскочила, а вместе с ней подскочил и я, стукнувшись затылком о перекладину парусиновой крыши, к счастью заменявшей в повозке деревянный верх. Чтобы не вылететь при такой дикой скачке на дорогу, приходилось крепко держаться обеими руками за ремни и лямки…

* * *

— …А ты еще сетуешь на африканские дороги! — закончил я свой рассказ. Он предназначался племяннице, недовольной толчком, который она почувствовала, прежде чем его самортизировали рессоры нашего мерседеса-180.

— Но ведь и Африка стала на полстолетия старше, — ответила она. — У меня только один вопрос, дядя Ганс. Ты попал тогда в Юго-Западную Африку?

— Да, но служить там мне все-таки не пришлось. Я отправился в небольшом челноке из Кейптауна на север. В Свакопмунде остановился в лучшей гостинице Юго-Запада; ведь это путешествие я совершал за счет отца. Город и гавань еще строились. Гостиница находилась в деревянном строении под железной крышей. Проснувшись утром, я обнаружил у себя на одеяле слой песка толщиной в несколько сантиметров. Не стоит и описывать, какой вид имел я сам.