С паном Беганеком по Эфиопии

Но референт не захотел принять столь разумное предложение. Он посмотрел на меня с таким негодованием и презрением, что я больше ничего не сказал и сразу же запихнул себе в рот зеленую мерзость.

О боже, какая это была горечь! Никогда в жизни я не держал во рту ничего подобного. Я взглянул на пана Беганека. Видимо, ему кат тоже не пришелся по вкусу, потому что референт корчился, как в камере пыток. Но не спускал с меня глаз! Пришлось жевать дальше.

Это длилось уже минут десять. Меня тошнило все сильнее, да еще началась головная боль.

— Пан Альбин, — с трудом выговорил я, потому что рот был набит, — вы уже видите что-нибудь?

Референт грустно покачал головой. А лицо у него было такое — страшно посмотреть.

— Еще нет. Но мне кажется… что-то начинается. Да, да, точно. Начинается!

Эксперимент продолжался Мы жевали. Нас тошнило. Было горько. Болела голова. Видения не появлялись. И вдруг началось!.. Пан Беганек издал какой-то странный звук, закрыл обеими руками рот и пулей вылетел из комнаты. Я немедленно выплюнул зеленую гадость. Стало чуть полегче, но тошнота и головная боль не проходили.

Через десять минут вернулся пан Беганек. Он был смертельно бледен и совершенно подавлен.

— Все из-за этого шведского полковника, — простонал он. — Если бы он не хвастался своими познаниями, я ни за что не купил бы молодые плоды кактуса. Из-за него пропали наши прекрасные видения.

Оставшиеся веточки ката и индийские фиги мы завернули в газету и выбросили на помойку, чтобы Касса Амануэль случайно не наткнулся на следы нашего преступления. Нетронутую кисть бананов положили на стол. Мы знали, что эфиопские бананы необыкновенно вкусны, но пробовать их даже не пытались — так нам было плохо.

Касса Амануэль вернулся поздним вечером. Он застал нас лежащими на кроватях. К счастью, этот деликатный человек не стал особенно к нам приглядываться. Но лежавшие на столе бананы его заинтересовали. Не спросив, как они здесь оказались, он отломил себе несколько штук и с большим удовольствием съел. Мы глядели на его пиршество с завистью. Собственно говоря, ведь это Касса Амануэль виноват, что мы себя так отвратительно чувствуем. Он велел нам остаться в отеле. Из-за него мы объелись молодыми плодами кактуса. Из-за него жевали эту горькую мерзость — кат. А теперь он возвращается и как ни в чем не бывало объедается нашими замечательными бананами, на которые мы даже смотреть не можем. Скажите сами, есть ли справедливость на этом свете?!

Заморив червячка, Касса Амануэль отчитался о результатах своего похода в город. Как и следовало ожидать, он сделал все, что запланировал: побывал в местном отделении банка и в других учреждениях, записал для Павла адреса наиболее крупных харэрских купцов, а кроме того, договорился с проводниками каравана, который на следующее утро отвезет нас на кофейные плантации.

Экзотическое слово «караван» пробилось сквозь ту-май нашего сознания и зазвенело в ушах, Словно колокол. Мы думали, что поедем в обыкновенном автомобиле, и вдруг — караван! Что за караван? Откуда? А может быть, это просто слуховая галлюцинация, вызванная катом?

— Деревня, где возделывают кофе, недалеко отсюда, немногим больше десяти километров. Поедем на ослах, — объяснил Касса Амануэль. — Я договорился: у нас будут три хороших осла и два проводника. Здесь это называется караван.

При любой другой ситуации перспектива поездки караваном в деревню, где выращивают кофе, привела бы нас в бурный восторг. Но этот чертов кат сделал нас безразличными ко всему. Даже такую приятную новость мы выслушали молча, не проронив ни слова. Так должен чувствовать себя медведь, который за минуту до того, как впасть в зимнюю спячку, до отвращения объелся засахаренным медом.

Касса Амануэль, по-видимому, объяснил наше мрачное настроение усталостью после дороги. Он оторвал еще несколько бананов и, пожелав спокойной ночи, удалился в свой номер.

К сожалению, доброе пожелание любезного опекуна не исполнилось. Ночь была ужасна! Я помню каирские ночи, когда я до утра сражался с москитами, асуанские — когда задыхался под москитной сеткой, суданские, с их убийственным зноем и шумом вентиляторов, и ночь в Аваше, закончившуюся скандалом с паном Беганеком. Но эта ночь — в Харэре — была самой ужасной из всех. Этого кошмара я не забуду до конца дней своих!

Первые несколько часов меня мучили тошнота и головная боль. Время от времени я впадал в короткий горячечный сон. Но тогда возникали такие жуткие видения, что я пробуждался со страшным криком. Пан Беганек на соседней кровати мучился совершенно так же. Видимо, мы слишком энергично жевали этот кат А может быть, сведения в книге были неверны?

Посреди ночи к прежним мучениям прибавилось новое: начали чесаться руки. Сначала слегка, а потом так, что можно было сойти с ума. С паном Беганеком творилось то же самое. Причина была ясна. Теперь уже можно было в этом не сомневаться.

Пан Беганек, — сказал я, — кажется мне, что шведский полковник все-таки был прав.