С паном Беганеком по Эфиопии

В тот момент, когда референт закончил перечисление заслуг раса Маконнена, я увидел в коридоре нечто настолько страшное, что невольно оперся о стену. Два больничных служителя несли короткие носилки, на которых полусидел-полулежал молодой сомалиец, страдающий элефантизмом, или слоновой болезнью. Юноша был почти нагой, и его больные ноги ничем не были прикрыты. От головы до бедер он выглядел более или менее нормально — только что был худ до крайности. Но его ноги, чудовищно распухшие, действительно напоминали ноги слона.

Еще в Аддис-Абебе я слышал об этой, самой страшной после проказы болезни. Управляющий гостиницей пан Мачек говорил нам, что в провинции Харэр слоновой болезнью ежегодно заболевает больше тысячи человек. Возбудитель болезни — неразличимый простым глазом паразит «филария» — обитает в воде и с водой попадает в человеческий организм.

Но одно дело — слушать рассказы о болезнях, а другое— видеть все собственными глазами. Больной сомалиец произвел на нас такое ужасное впечатление, что пан Беганек поклялся до конца нашего пребывания в провинции Харэр не брать в рот ни капли воды. А я решил как можно скорее прекратить глупую возню с нашей «болезнью» и немедленно убраться из этой жуткой больницы.

Между тем вернулся огорченный Касса Амануэль. Он сказал, что придется подождать еще час, потому что врач занят на тяжелой операции, и, словно оправдываясь, добавил, что больных очень много, а врач один на всю больницу.

Тогда я решился и выложил нашему покровителю всю правду — и о плодах кактуса, и о веточках ката.

Прошу вас извинить меня, дорогие читатели, — все происшедшее после я стыдливо обхожу молчанием. Достаточно сказать, что нам пришлось выслушать много неприятного на собственный счет. Но в конце концов все обошлось — Касса Амануэль был просто счастлив, убедившись, что мы не заразились никакой страшной харэрской болезнью.

Под радостные крики нашего верного каравана мы покинули больницу. Судя по всему, проводники и полицейские поставили на нас крест и не надеялись увидеть так скоро. Дело в том, что в Эфиопии в больницу обращаются только очень тяжело больные люди.

Покидая госпиталь, мы не предполагали, что вскоре нам предстоит еще одна встреча с эфиопскими больными. Отъехав всего несколько сот метров от города, который наш караван покинул через южные ворота, мы увидели высокий забор, где, как нам сначала показалось, находилась обыкновенная деревня. Вокруг приземистого строения с железной крышей и деревянной колокольней расположилось несколько десятков круглых тукулей. Но это была не обычная деревня, а лепрозорий— больница и место изоляции прокаженных. Несчастные, неизлечимо больные люди проводят здесь всю свою жизнь под опекой монахов, также больных проказой. Врачебный надзор над харэрским лепрозорием много лет осуществляет самоотверженный французский врач, доктор Ферон.

Ускорив шаги и низко опустив головы, мы прошли мимо страшной деревни. Пан Беганек, чтобы поднять. мое настроение, стал рассказывать кошмарнейшую историю о прокаженных и безумном императоре Федоре II. Вы, наверное, помните, что у душевнобольного негуса благороднейшие поступки и стремление к реформам чередовались с приступами помешательства. Так было и в том случае, о котором рассказал пан Беганек.

Федор был первым правителем Эфиопии, которому пришла в голову мысль организовать места изоляции для прокаженных. Он поручил одному из своих приближенных собрать на улицах столицы всех нищих-прокаженных и поместить их в один большой тукуль. Привыкший к всевозможным чудачествам негуса, его слуга неправильно понял приказ. Он решил, что Федор хочет избавиться от неизлечимо больных людей, и, стремясь угодить своему императору, велел облить соломенную крышу тукуля маслом, смешанным с медом, и… поджечь. Узнав об этом, Федор пришел в ярость. Своими руками он втолкнул не в меру усердного слугу в горящий тукуль, но несчастным больным людям это уже не помогло.

Сожжение больных вызвало всеобщую ненависть к императору и послужило одной из причин его непопулярности в народе. Дело в том, что прокаженных в Эфиопии считают святыми.

Рассказ пана Беганека прозвучал как заключительный мрачный аккорд. Если не считать мелких эксцессов с ослами, дальше все шло гладко.

Желая оказать особое уважение белым ференджам, проводники каравана предоставили в наше распоряжение двух прекрасных верховых ослов, отличавшихся не только внушительным ростом и бравым видом, но и весьма многообещающими именами. Моего осла называли «Деста», что значит «удовольствие»; я переименовал его в «Симпатягу». Пан Беганек получил ослицу по имени «Феттенеч», то есть «быстрая», «резвая».