С паном Беганеком по Эфиопии

Прибыв на место, проводники отвели в конюшню ослов и мулов, полицейские занялись мотоциклом чики, а мы с Кассой Амануэлем и Уольде Бирру вошли в дом. Касса Амануэль оставил нас под покровительством чики в первой комнате, а сам надолго исчез. Мы сразу почувствовали, что в доме царит какая-то тревожная атмосфера. То и дело мимо нас пробегали люди в белых шаммах. Они были так взволнованы и озабочены, что не обращали на нас никакого внимания и даже не отвечали на приветствия Уольде Бирру. Из отдаленных комнат до нас доносился шум возбужденных голосов. Мне показалось, что среди других я слышу голос Кассы Амануэля. Как ни мало мы разбирались В особенностях быта эфиопских крестьян, даже нам стало ясно, что в доме происходит что-то необычайное. Я спросил Уольде Бирру о причинах переполоха.

— Старый человек очень болен, — ответил чика на своем не совсем правильном английском языке. — Он скоро умрет. Касса Амануэль хочет с ним говорить. У старого человека много сыновей, много дочерей.

Ответ получился не вполне вразумительный, но ясно было одно: Касса Амануэль и Уольде Бирру давно знали о болезни плантатора, и их приезд сюда каким-то образом с ней связан. Все это вместе взятое показалось мне очень странным.

Между тем шум голосов в глубине дома нарастал. Теперь я уже четко различал сердитые выкрики Кассы Амануэля. Видимо, там ссорились.

Уольде Бирру несколько минут внимательно прислушивался, после чего принял решение:

— Идем туда.

С этими словами он провел нас в следующее помещение. Там находилось несколько одетых в белое женщин и детей. Бурная ссора происходила в третьей комнате, где лежал больной плантатор. Уольде Бирру, не спросив ни у кого разрешения, вошел туда, а нам велел подождать. К счастью, он оставил дверь приоткрытой, и нам все было видно.

В небольшой, переполненной людьми комнате на алге около стены лежал накрытый одеялами и шкурами старый плантатор. Было видно, что жить ему осталось недолго — его кожа приобрела желто-восковой цвет, а черты лица заострились, как у покойника.

Около постели сидел босой бородатый монах в высокой белой шапке и белой монашеской рясе, перепоясанной шнурком. Время от времени монах наклонялся к больному и что-то шептал ему на ухо, показывая глазами на Кассу Амануэля. Кроме этих трех человек в комнате было еще несколько широкоплечих амхарцев в белых шаммах. Они-то и спорили так ожесточенно с Кассой Амануэлем. Я догадался, что это сыновья умирающего, пытающиеся помешать беседе своего отца с представителем столичного банка.

Вскоре Уольде Бирру с очень недовольным видом вышел из комнаты и проводил нас обратно в прихожую. Я пытался что-нибудь у него узнать, но чика только отрицательно качал головой, повторяя свое любимое изречение: «темные люди, очень темные люди…»— и не проявляя ни малейшего желания разговаривать с нами.

Кассу Амануэля нам пришлось прождать еще полчаса. Наконец он вышел, измученный, в плохом настроении, и тоже не стал ничего объяснять, сказал только, что сыновья плантатора пригласили нас всех на обед. После этого он и чика долго разговаривали по-амхарски, совершенно забыв о нашем существовании.

Обед проходил в центральном помещении, прилегавшем к комнате больного. За столом кроме нас собралось человек двадцать: сыновья плантатора, их жены, сестры, зятья и дети. Обязанности хозяина выполнял старший сын — сорокалетний тучный амхарец в черных очках. Он с первой минуты почувствовал особую симпатию к пану Беганеку и посадил его на почетное место справа от себя. Я пристроился между Беганеком и Уольде Бирру. Прислуживали за столом, как обычно, слуги шанкалла. Блюда были те же, что на ужине у мосье Бернара: ынджера и соус вот. Но и тут не обошлось без эксцессов.

Первой жертвой оказался пан Беганек. Как только на столе появились миски с вотом, референт — большой любитель этого вкусного блюда — немедленно отломил порядочный кусок ынджеры и уже собирался окунуть его в миску с благоухающим соусом, как произошло нечто странное. Старший сын плантатора с молниеносной быстротой схватил своего почетного гостя за руку, в которой тот держал ынджеру, и отвел ее от соуса.

Пан Беганек покраснел как кумач и, разинув рот, буквально окаменел от смущения и удивления. Между тем хозяин отломил кусок ынджеры, ловко окунул его в соус и столь же проворно впихнул аппетитный кусок в открытый рот почетного гостя. Все это произошло так быстро, что пан Альбин только чудом не подавился. ОдНако он быстро пришел в себя и шепнул мне, что знает этот эфиопский обычай и только в первую минуту не сообразил, в чем дело. Затем референт скромно отметил, что в Эфиопии считается особенно почетным для гостя, если хозяин подает ему таким образом первый кусок.