С Петром в пути

Отлегло от сердца. Гетман поторопился заверить Петра в своих верноподданнических чувствах, а заодно настучал на Палея: якшается-де он с поляками, новый король послал-де ему четыре тысячи золотых, дабы наймовал казаков в службу. Доглядывают за Палеем его, гетмана, люди и чуть что — будут доносить гетману, а он — великому государю. Пока же он с верными полками отправился под начало Шереметева воевать Ливонию.

«Возвратясь со службы вашей монаршеской, с границ ливонских, — жаловался он царю, — полковники со старшиною и товариществом стали на меня чинить великое между собою нарекание в роптание, хотя и за глаза, во-первых, за то, что понесли такие труды и в хозяйстве своём ущерб от дальнего походу, во-вторых, что за сено немало их товарищества побито и потоплено, оружие и кони на сенах отниманы... при отпуске взяли у них пушки полковые...» Жаловался он и на запорожцев, которых отпустил на службу к Шереметеву: шли лениво, чиня по дороге разбои и убийства православным людям. Управы никакой на них нет. Более того: войско Запорожское низовое числом до трёх тысяч, вняв призыву крымского хана, собралось идти воевать непокорную Ногайскую орду. Да и те, кто оставался, чинили грабёж и разорение людям, занятым выделкой селитры по берегам реки Самары. А тот селитряный промысел государству важен для выделки пороху...

Очередную жалобу Мазепа отправил Фёдору Головину:

«Монаршеский его царского пресветлого величества именной указ — дабы я возвратился в Батурин, послал на своё место с несколько надесять числом войска наказного гетмана, застал меня в литовских краях... и с какою моею жалостию и стыдом от тутошних жителей возвращайся вспять, сам Бог, испытуя сердца и утробы человеческие, лучше знает. Но так для поднятых трудов чрез столь долгую непотребную дорогу, как для того, что по должному моему намерению не сталося, когда ж так себя было выбрал в ту военную дорогу с сердечною охотою и немалым моим коштом, чтобы я то показал бы по себе не на словах, не на бумаге, но самым делом пред всем светом в его монаршеских очах, что есть верный подданный».

Быть ли далее меж молотом и наковальней? Мазепе стало окончательно невмоготу. К тому ж Головин настоятельно требовал от гетмана наказания запорожцев, разоривших селитряные городки, ограбивших греческих купцов, вёзших товары из Турции в Россию. Султан разгневался и прислал Мазепе требование наказать казаков и возместить ущерб. А раздражать султана было опасно.

Свой пространный ответ Головину Мазепа заключил словами:

«...нестаточное дело, чтоб запорожцы поступали так дерзко, не будучи обнадежены либо от хана, либо от поляков ».

Для себя он решил как быть.

Глава двадцать третья НАРВАЛО И ПРОРВАЛО!

Есть род — о, как высокомерны глаза его,

и как подняты ресницы его! Есть род, у которого

зубы — мечи, и челюсти — ножи, чтобы пожирать

бедных на земле и нищих между людьми.

Есть род, который чист в глазах своих,

тогда как не отмыт от нечистот своих.

Книга притчей Соломоновых

Высокопочтенным господам шведам поставлен зело изрядный нос.

Иного не могу писать, только что Нарву, которая 4 года нарывала, ныне, слава богу, прорвало...

Пётр Великий

   — Помилуй, государь, ну какой я адмирал? А генерал-фельдмаршал? Морского баталией не командовал, крепостей не брал. — Фёдор Алексеевич Головин глядел на Петра едва ли не виноватыми глазами. — А сам-то, сам. Всего лишь капитан бомбардирский да фрегата «Штандарт».

   — Получил то, что выслужил, — улыбнулся Пётр. — И ты верною и умною службой сии чины выслужил. Я понапрасну ничего не даю — токмо за службы. А ты, Фёдор Алексеич, в советах да разумности натуральный генерал-адмирал. Таковым был и Франц Лефорт, да будет пухом земля ему, и в тех же чинах пребывал. А тож в морских сражениях не бывал да и на сухопутье не соответствовал. А что толку в чинах, коли таланту нет? Вон де Круи в маршалах числился, а наклал в штаны в первом же сражении. Он свою славу языком да гонором заработал. Таковая слава, по мне, хуже любой хулы. Ты — муж совета высокого полёту, а таковые достойны и высокого чина.

Но Головин понурился и всё ещё не отходил. Видя это, Пётр молвил как бы в утешение:

   — Вот управимся со шведом, почнём государственные власти в порядок приводить, на манер европейский. Тебе быть канцлером по всем статьям, а Шафирке твоему — подканцлером. По уму и честь.

Сидевший рядом с Головиным Пётр Павлович Шафиров зарделся. Шутка ли — стать вице-канцлером огромного государства ему, никак не причастному к родовой знати, человеку без роду-племени, наконец выкресту.

Царь, по-видимому, угадал его мысли, потому что произнёс: