С Петром в пути

Но огоньки бунта ещё тлели, раздуваемые наиболее непримиримыми из астраханцев. И когда Шереметев со своими тремя тысячами войска был в 30 вёрстах от Астрахани, ему навстречу явились архимандрит Воскресенского монастыря Рувим, строитель Троицкого монастыря, преклонённого Троице-Сергиеву, что знаменит, Георгий Дашков, стрелецкие пятидесятники и десятники, армянские купцы и прочие насельники той округи. Они объявили фельдмаршалу покорность всего народа астраханского. Ан на поверку не так вышло: войско Шереметева было встречено фузейным огнём с кремлёвских стен. Но главные заводчики, удерживавшие Кремль, были быстро опрокинуты и бежали. Шереметев писал Головину: «Здешний народ учинил то всё от неволи, и, конечно, надобно, чтоб здесь было людей воинских больше старого, а Носов — великий вор и раскольник, и ныне при нём все его боятся и в шапке с ним никто говорить не может, и надобно его, и других заводчиков, и Яхтинский полк вывести к Москве: то здешние люди успокоятся и об них тужить не будут. Московского полка бунтовали немногие; только есть из них заводчики, а я без указу выслать их не смею, и надобно, чтоб не разбежались, а удержать их нельзя. Я такого многолюдства и сумасбродного люду от роду не видал, и надуты страшною злобою, и весьма нас имеют за отпадших от благочестия. Как надуты и утверждены в такой безделице!»

Шереметев рвался в Москву и просил отставить его от такого дела, как замирение. Головин отвечал: до полного замирения о том нечего и думать. Да и царь был категоричен, хотя с Огильви были у него постоянные контры, а Шереметев выручал.

Однажды, правда, сильно оскользнулся. Случилось это в Курляндии у местечка Гемауертгоф. Против него действовал шведский генерал Левенгаупт и разбил его в пух и прах. Стыд душил старого фельдмаршала, когда он доносил об этом царю: видел он в том свой недогляд и свою оплошность. Ответ последовал поразительный: «Не извольте о бывшем несчастий печальны быть, — писал ему царь, — понеже всегдашняя удача того людей ввела в пагубу, но забывать и паче людей ободрять». В этом ответе выразился весь Пётр с его широтой натуры. Он знал, как тяжело переживает Шереметев это поражение, особенно после цепи побед, и понимал, что сейчас он особенно нуждается в поддержке. Ведь известно: за битого двух небитых дают. Фельдмаршал продолжал свои жалобы Головину, зная, что тот ему сострадает: ведь они были почти ровесниками — Головин всего на два года старше.

Жалостно так писал: «И за грехи мои припала мне болезнь ножная: не могу ходить ни в сапогах, ни в башмаках, а лечиться здесь не у кого. Пожалуй, не остави меня здесь». Зная неуступчивый характер Петра, Головин отвечал уклончиво, что-де не приспело ещё время и государь такою просьбою будет недоволен. «А полагаю, излечит тебя царская милость: пожаловано тебе 2400 с лишком дворов, прибавка деньгами, а сын твой из комнатных стольников жалован в полковники». На радостях фельдмаршал обещал Головину вовсе исцелиться и более не хворать.

   — У меня, у Головина, голова ныне болит более от казаков, — признавался он Шафирову. — Они никакой власти над собой не признают, а единый для них повелитель есть бог наживы Плутос. И управить их никто не в силах. Вот и гетман Мазепа опять жалуется мне на бесчиние казацкое. Да из понизовых городов жалуются, також и персияне чрез мурз своих.

Жаловался Мазепа, жаловался воевода князь Пётр Дашков. Казаки уходили с Дона, сбивались в ватаги, грабили всех кого ни попадя, угоняли лошадей у ратных людей. Рассевали воровские слухи: «Теперь нам на Дону от государя тесно становится. Как он будет на Дону, мы его приберём в руки и продадим турецкому султану. А прибрать его в руки нам с малыми людьми свободно: ходит он по Дону в шлюпке с малыми людьми».

Гетман жаловался Головину: «О злом намерении проклятых запорожцев... как великому государю, так и вашей вельможности я писал и никакого ответа не имею...» А что ему отвечать, думал Головин. Понимает, шельма, что у нас ныне руки связаны и до Запорожья нам не досягнуть. Написать ему, чтоб управил своей силою, через старшину — он и сам это знает. Так что лучше смолчим. В конце концов он разгадает причину нашего молчания и оставит жалобы, а примется действовать.

Но слухи о воровских намерениях казаков ширились, и тогда решено было послать к Мазепе прибыльщика Курбатова, царского фаворита, с наказом не попущать. Но гетман стал опять жаловаться: запорожцы-де надумали соединиться с крымчаками, а потому надобно немедля двинуть из Каменного Затона два либо даже три полка пехоты, дабы пресечь эти их злодейские умыслы. Царское же жалованье запорожцам посылать не им, а ему, гетману, а уж он разберётся, что с ним далее делать.

Но жалованье запорожцам переслали не ему, а вручили стольнику Протасьеву, и он отправился в Запорожье с наказом, чтоб казаки присягнули на верность великому государю, тогда-де и жалованье получат.