С Петром в пути

Ещё было много чего, что вписывалось в «Походный юрнал» 1698 года. Юрнал — слово, только вошедшее в обиход, означало журнал. В него заносились все передвижения и смотрения великого государя и его свиты. Он сам велел завести таковой юрнал и ревностно следил за тем, чтобы он аккуратно заполнялся. «Память несовершенна, а юрнал всё сохранит», — напоминал он.

В «юрнал» занесли и визит к знаменитому часовых дел мастеру Томасу Карту. У него была обширная мастерская, и множество подмастерьев было занято изготовлением и сборкой часов из деталей.

Царь тыкал пальцем в каждую деталь и спрашивал, для чего она служит. Потом и сам захотел собрать простые часы с гирями и маятником.

   — Эти зубчатые колеса делают один оборот за двенадцать часов — они больше остальных. А вот эти за час, ещё меньше — за минуту. Цепляясь одно за другое, они и отмеряют время. А приводит их в движение часовая пружина, а в тех часах, которые вознамерились собрать вы, ваше величество, часовые гири для маятника в ручных часах стережёт регулятор, изобретённый нашим соотечественником Грэхемом. Позвольте, ваше величество, я вас поправлю: эту деталь должно сопрягать вот с этой.

Пётр отчего-то засмущался: его пальцы плотника привыкли к грубому инструменту, а тут всё было невелико. Но всё-таки каминные часы он собрал. Они были с маятником. Мастер любезно пояснил:

   — Маятник — изобретение знаменитого итальянского учёного Галилео Галилея.

И эти часы были приобщены к великому множеству вещей, подаренных либо закупленных в Англии. То были по большей части приборы и разные устройства, а также инструменты — всё для пользы дела. Правда, были ещё разные природные «куншты» для будущей кунсткамеры — собрания редкостей и диковин. Среди них, был, к примеру, заспиртованный крокодильчик.

А можно ль было пройти мимо лондонского купечества, которое вело успешную торговлю с Архангельском? Пётр пристрастился к табачному зелью, несмотря на то что оно было проклято церковью. Ведь растение табак, как известно, возросло из срамного места блудницы Иезавель. Но иноземцы в Немецкой слободе потребляли его вовсю: курили, жевали, нюхали. И уже русские люди успешно приобщались к табашному греху.

Размахнулся государь: по его подсчётам выходило, что прибыль от казённой табачной монополии составит громадные деньги — двести тысяч рублей. Однако просчитался он: набиралось менее ста тысяч. И с досады отдал табачную монополию на откуп лорду Адмиралтейства Кармартену.

Уговорили непоседу русского царя позировать знаменитому художнику, ученику прославленного Рембрандта Готфриду Кнеллеру. Уроженец Любека, он в зрелом возрасте перебрался в Англию и занялся писанием портретов вельмож. А до этого успел побывать в Париже и написать серию портретов близких короля Людовика XIV.

В его мастерской Пётр познакомился с актрисой Летицией Кросс, одной из постоянных посетительниц мастерской художника и его моделью.

   — О, какой превосходный мужчина! — воскликнула она, увидев Петра. — Я была бы польщена, если бы он обратил на меня внимание, — без обиняков объявила она.

Яков Брюс перевёл.

   — Скажи ей, что я готов обратить и обратиться, — ухмыльнулся Пётр, — забавная штучка. Только уж пигалица. Не то что великанша, кою нам представили давеча. Вот баба так баба — выше меня на голову. А уж я-то не мал. Такую бы испробовать...

Летиция за словом в карман не лезла.

   — Разве дело в росте? Женщина славна не ростом, а статью, и цена ей — в постели.

Царь восхитился: эдакая откровенность. Он более привык брать, а не давать и решил последовать этой привычке.

   — Скажи ей: пущай прибудет к нам в наш апартамент. Там мы её и опробуем.

Летиция была белокожа и русоволоса, глаза у неё были серые с поволокой — ну ни дать ни взять писаная красавица. Недаром Кнеллер любил писать с неё портреты, которые потом охотно раскупались не только её поклонниками, но и просто любителями хорошеньких головок. Впрочем, доступность её была известна и в кругу завсегдатаев Королевского театра, и несколько шире.

В назначенный день Летицию привёз кэб — наёмный экипаж, владелец которого знал, где квартирует русский царь и его приближённые: все попытки Петра сохранить инкогнито терпели крах как в Голландии, так и здесь, в Лондоне.

В особняке шёл пир, слышались пьяные крики, на полу валялся разбитый штоф, стулья были опрокинуты, и над столом, заставленным бутылками, висел табачный дым. Откуда-то сверху раздавались пистолетные выстрелы.

Она инстинктивно попятилась назад: таких картин ей ещё не приходилось видеть. И тут к ней вышел Пётр.

   — А, пожаловала. Милости прошу. — Он слегка пошатывался, щека по обыкновению ощутимо дёргалась, но глядел осмысленно. Подоспел и Меншиков на нетвёрдых ногах, и трезвый Брюс.

   — Отведи её наверх, в мой апартамент, — распорядился Пётр. — Да прикажи подать туда вина и еды разной, какой пристойно. Да потом ретируйся: мне переводчиков не требуется, да она обойдётся. Такое дело.

Сидели молча. Летиция тянула вино из кубка. Пётр в упор глядел на неё, залпом осушая кубок за кубком. Она нравилась ему, но уж больно игрушечна.