С Петром в пути

   — Я всё повидал и всё испытал, пора и угомониться, — говаривал он. — Пора и на покой.

   — Да Бог с тобою, батюшка, — осаживал его Пётр. — Ну что ты станешь делать в дому? Служба тебя держит, а без неё ты зачахнешь.

   — Так-то оно так, да только мысль моя каменеет, ищу нужное слово, помню, что оно есть, что оно где-то в моей памяти затерялось, а истребовать его на поверхность никак не могу. Иной раз долго маюсь, да всё понапрасну. А куда слазить, кого спросить — не знаю, потому что не знаю как. Порабощён дух мой, порабощено и тело. Стало быть, конец близок.

   — Неужто тебе нас не жаль? Как мы без тебя? — урезонивал его Пётр, будучи не в силах отвратить его от таковых мыслей.

   — Ну разве ж я могу не думать о неизбежности? — оправдывался отец. — Меня с давних времён посещают мысли о смерти. И о бессмертии души. Тело наше разрушает жизнь, она конечна. Тело превращается в тук, в удобрение для новой жизни. Ну а что происходит с душой? Ты думал об этом?

   — Никогда, не до этого, — со смешком отвечал Пётр.

   — Ты вот насмешничаешь, а я глубоко убеждён, что душа есть. Есть нечто, что управляет нашими желаниями, нашими мыслями. И если тело истлевает, то душа, высвобождаясь из своей оболочки, воспаряет. Куда? Вот вопрос вопросов, на который мы не знаем ответа. Религия говорит: к Богу, в рай или в ад. Чепуха!

   — Услышал бы тебя твой духовник — не поздоровилось бы!

   — А я ему всё это излагал однажды, будучи в подпитии. Он — ничего: морщился, но слушал. Он мне всё из Писания, о святом духе излагал. Вот я сейчас возьму книгу и тебе зачитаю.

Павел взял с полки книгу:

   — Вот: «Дух святый приводит в действие в нас благие побуждения благодати, им же нам даруемой, и укрепляет нас... Дух же святый покоряет растленное и злое существо наше, не оставляя нас, впрочем, бездейственными зрителями сей брани, но побуждая нас к сопротивлению искушениям и злым наклонностям...» Я же отношу все эти разглагольствования к душе. Мыслители древности — Аристотель, Платон и другие — много размышляли о душе. Они признавали её наличие не только в человеке, но и во всех или почти во всех живых существах. Вот я в своё время выписал из Аристотеля определение души как конечного сгустка энергии в живом. Он насчитал пять степеней души: растительную, ощущающую, стремящуюся, двигающую и мыслящую. Платон сводил их к трём: пожелательную, раздражительную и разумную... Ты улыбаешься? Напрасно.

   — Но это же невозможно постичь, батюшка.

   — А ведь это краеугольный вопрос жизни! Душа человека не может исчезнуть. Я верю, что она бессмертна, но где её местообитание? Миллиарды миллиардов душ высвободилось за годы земной жизни. Витают ли они вблизи или унеслись в просторы Вселенной?

   — Ты спроси патриарха Адриана. Он наверняка знает ответ.

   — Шутки твои неуместны, сын мой. А ведь все великие умы мучились этим вопросом. Декарт, например, считал душу независимой от тела. Так же мыслил и Барух Спиноза. Стало быть, она в момент смерти тела удалялась, покидала его. Вот то-то! Может, те таинственные явления, которые занимают нашу мысль и не находят отгадки, навеяны душами близких, которые охраняют нас.

   — Полно тебе, отец, — поёжился Пётр. — Ты не находишь, что залетел в дремучие дебри философии и не знаешь, как оттуда выбраться?

   — Не нахожу. Ты ведь помнишь афоризм Декарта, бессмертный афоризм: «Когито эрго сум» — «Мыслю — следовательно, существую». Пока я мыслю, я существую как человек. Стоит мне перестать мыслить, как я стану трупом. Кстати, все эти размышления особенно уместны сейчас, когда жизнь потеряла какую-либо цену.

   — Смотря чья жизнь. Жизнь безмозглого бунтовщика, посягающего на закон и порядок, на другие жизни, вредна, даже опасна.

   — Но у этого бунтовщика есть дети, жена, родители, точно так, как у тебя... Увы, мы прозреваем к концу жизни и начинаем постигать её малые истины. А большие, главные так и остаются непостижимы.

   — А где все эти знаменитые философы помещали душу? — Пётр во что бы то ни стало желал отвлечь отца от мрачных мыслей.

   — Кто где. Пифагор и Платон считали вместилищем души грудь и сердце, Аристотель — мозг, а Декарт — шишкообразную железу.

   — Скорей всего, помещается, таки в мозгу.

   — Ты бы с этим разговором подступился к государю. Он великий любитель рассуждать на подобные темы. И наверняка у него есть о душе своё суждение.

   — Государю, как я понимаю, сейчас не до высоких материй. Он строит государство, каким он его видит после путешествия в заморские края.

   — Естественно, — кивнул головою Пётр. — Всё надобно ломать и по-новому строить. Ведь и розыск по стрелецкому делу ещё не закончен...

   — Да ты что? — воскликнул отец.

   — Истинно так. Вот минуют Святки, и свезут в Москву оставшихся восемьсот душ на суд и расправу.

   — Не довольно ли душегубства? Неужто не насытилась душа великого государя? Неужто не утолил он своё кровожадство?