С праздником! Валентинов день

Клава закруглила разговор, хозяйски поведя на жениха красиво изогнутой бровью.

– Даже интересно, кому станет нужна, бедняжка, – и замерла, пригвождённая к перилам остротой его взгляда.

В тёмно-карем глазу Клавы под выразительной бровью, как в чаше с плавленым шоколадом, Василий в долю секунды узрел их совместное будущее: он и она, окружённые изобилием пухлых младенцев, еды и вещей; на сытых лицах довольство жизнью, на его щекастой физиономии, кроме того, подобострастное выражение лица Зои Савуш… стоп! Что-то в нём разъединилось, взорвалось и кануло в безвременье; в ушах оглушительно засвистал не существующий снаружи ветер. Толпа ахнула и подалась вперёд вслед за Клавой, не поверившей своим глазам: спрыгнув в новых туфлях с крыльца прямо в лужу, Василий Тихонький шагнул навстречу Аделе.

…Деревня на сто рядов обсмаковала разговор на ступенях клуба. С лаконичной подачи деда – вон! – родители выставили возмутителя фамильного спокойствия за дверь. Василий поселился в бане на задворках старого дома, где Аделя жила вдвоём с матерью. Свадьбу решено было справить не назло потрясённым вероломством Иванцовым (как они полагали) и не для того, чтобы досадить отвергнувшей самовольщика родне, а по настоянию школьных друзей. Ну, и по честному праву Адели нарядиться в белое платье в пандан бусам под жемчуг. Василий продал мотоцикл, ребята сложились деньгами, нанесли солений, пирогов – стол получился нестыдным. Пришла мать, плюнув на домашние уставы, сама вдела Аделе в мочки ушей золотые серьги. «Подчистую зарплату потратила», – понял сын, тронутый подарком и очередной, по дедовскому определению, «бузой» невестки.

Аделя смущённо улыбалась всем из-под облачка начёсанной челки. Василий удивлялся, как мог забыть: эта робкая полуулыбка сразила его ещё в детстве, когда учительница привела и посадила на свободное место рядом с ним девочку, похожую на неоперившегося птенца. Вася Тихонький молча подвинул чернильницу на середину парты, новенькая улыбнулась, и он загляделся: на левой щеке девочки заиграла маленькая лунка – будто солнечные зайчики гонялись за своей тенью. Никто не улыбался так странно и нежно… никто не выглядел так беззащитно. Теперь, во всем белом, Аделя напоминала ему ангела, и Василий внутренне сжимался, еле касаясь её губ под крики «горько» за прикрытием фаты. То, что подразумевалось за кадрами в фильмах «до 16 лет» и что, между прочим, он сам проделывал с одной весёлой женщиной в армейских увольнениях, казалось по отношению к Аделе кощунством.

Барьер детской дружбы они действительно преступили сложно, но не в свадебную ночь. Поздним вечером, едва гости начали расходиться, братья невесты в отставке побили окна в доме, и у палисадника затеялась потасовка. Драка быстро нарастала, прибывали всё новые сторонники Иванцовых. Штакетник с обеих сторон улицы понёс большой урон. Новобрачный с товарищами, от души поколоченные, а также их не менее пострадавшие противники до рассвета проторчали в участковом отделении милиции.

Через год Клава вышла замуж за старшего брата Савушкиной и принялась энергично наполнять чашу дома детьми и вещами. Сбылось всё, что увидел Василий на клубном крыльце в шоколадном Клавином глазу: сытые лица, довольство жизнью, только подкаблучником с заискивающей физиономией был не он. Зоя тоже в девках не засиделась, высоко взлетела – под мускулистое крыло лыжного тренера в городскую квартиру со всеми удобствами – и стала не Савушкиной, а Ванштейн («Ферштейн», – звали старики для лёгкости запоминания).

Василий незаметно помирился с роднёй. Семье стало не до него: младшая сестра Татьяна спуталась с заезжим строителем. К немалому изумлению деда, отличница и комсомольская активистка в десятом классе обзавелась «байстрюком» – так дед Володар в гневную минуту называл правнука Дениску, лихим словом поминая малахольных предков снохи. Наглядное опережение замужества не помешало бойкой Тане закрутить с учителем географии, рвануть с ним в Казахстан и родить законную дочь. К школе «казахстанцы» забрали мальчика. Тихонькие, особенно старый дед, упросивший внучку оставить наследнику фамилию, сильно по нему скучали.

Аделя оказалась неспособной иметь детей. Вернувшись из города после обследования, она молча остригла свои летящие белые кудри. Василий всё понял и подумал с печалью, что, будь он художником прошлых веков, рисовал бы жену для картин с шестикрылыми серафимами. Аделя вдруг почудилась ему созданием, сотворённым не из плоти и крови. Он застеснялся в себе поэтических мыслей, но жена впрямь увиделась ему недозрелым плодом поздней завязи, скованным холодом зимнего солнца.

Зябко приподняв плечи, она посмотрела на мужа:

– Может, разведёмся? Я знаю, ты будешь хорошим отцом, если…

Он не дал досказать, подхватил на руки слабую, лёгкую, как отроковица.

– А я знаю, что ничто не принесёт мне радости, если ты уйдёшь от меня. Ты понимаешь, о чём я?.. – Ни слова не сказал о любви, как не говорил ни до того, ни после. И оба они больше не говорили о детях.