С привкусом пепла

Решетов пришел в себя около двух часов по полуночи, страшный, похожий на ожившего мертвеца. Ругался страсть. Известия о смерти Есигеева шарахнуло капитана обухом по голове. Выслушал план Зотова и ничего не сказал, только глаза загорелись недобрым огнем. Часовой Фома очнулся чуть раньше. Лежал в углу колодой, потом резко задергался и сел, осматриваясь безумным, ошарашенным взглядом. Случившееся помнил смутно: стоял на посту, никого не трогал, на тропе появился человек в плащ-палатке. Человек и человек, по лагерю постоянно кто-то шастает, даже и в темноте. Лицо Фома, понятно, не разглядел. Человек вроде как мимо шел, буркнул неразборчивое приветствие, Фома хотел вежливо ответить и поймал удар по башке. В доказательство горе-часовой болезненно мычал, предъявляя горемычную голову, с огромной багровой шишкой на ладонь выше левоговиска. Один точный и сильный удар, работа профессионала. С левой стороны, значит преступник правша. М-да, не густо, жаль Лукина нет, для бравого майора работы непочатый край. Можно девяносто процентов отряда смело арестовывать и пытать до полного удовлетворения садистских потребностей.

К рассвету весь отряд знал, ночью у решетовцев рванула граната. По глупости, ясно. Один убит, много раненых, сам Решетов в крайне тяжелом состоянии, Ивашов борется за жизнь капитана. Счет идет на часы, требуется срочная операция, нужны медикаменты, кровь и врачи. Пришлось пренебречь всеми правилами безопасности и выйти на связь с Большой землей. Центр дал добро на эвакуацию. Скоро будет самолет, риск огромный, но другого выхода нет, борт попытается всеми правдами и неправдами прорваться через немецкую ПВО. Пружина крысоловки взвелась.

С самого утра осенней нудотенью зарядил сволочной, мелкий дождишко. Небо заволокли низкие, отяжелевшие водой облака. Лес посерел и утратил краски, зелень поблекла, сапоги скользили по раскисшей тропе. Хорошая погодка, нелетная, самая любимая для бойца. Пусть сырой, пусть продрогший до косточек, пусть зубы прилязгивают, зато ни одного самолета, полная благодать. Даже сволочная вездесущая «Рама» пропала.

Перевязанный стираными бинтами бок нещадно пекло, Ивашов-живодер ковырялся, будто у него и вправду анестезия есть. Зверюга. Вся операция не заняла и десяти минут, в тазик с кровью и сукровицей на дне лязгнули три осколка не больше спичечной головки. Вроде такие крошки, а ощущения, словно сто двадцати двух миллиметровый снаряд от гаубицы в бочине застрял. Ивашов, падла, на память взять предлагал, на шею повесить, перед бабами хвастаться. Зотов вежливо отказался. Знал бы товарищ доктор сколько железа из Зотова за время службы повыковыривали… Грамм, наверное, на двести потянет.

– Виктор Палыч, – Колька Воробей пошел рядом с самым загадочным видом.

– Да, Николай.

– Виктор Палыч, а я чего вызнал.

– Ну не томи, – поморщился Зотов.

– Помните, велели по Твердовскому информацию собирать? Так я собрал, – Колька горделиво воздел остренький нос. – У него в Глинном, деревенька такая тут не далече, женщина есть, Антониной Лазаревой зовут.

– Вот как, – удивился Зотов, пытаясь прикинуть на кой ляд ему такие ценные сведения. – Прямо и женщина?

– Ага, – Колька доверительно коснулся локтя. – Олег Иваныч пока живой был, постоянно к ней шастал. У нас про то всякий знает.

– Раньше почему не сказал? – напрягся Зотов. В этом деле могла сгодиться каждая мелочь. Лазарева - один из свидетелей, которых не проверяли. Причем свидетель повышенной ценности, особисты они тож мужики, а после любви бывает тянет откровенно поговорить.

– Забыл, – оправдался Колька.

– А теперь вспомнил?

– Мужики вчера рядили про энто между собой, я и вспомнил.

– Благодарю за службу, агент Воробей.

– Да я чего, я завсегда, – смутился Колька и поспешно отстал.

Жар от ран, залитых разведенным водой до синего оттенка йодом, полз по спине и груди. Глинное… Надо бы проверить, если время найдем. В висках стучали звонкие молотки, временами зрение резко ухудшалось, и Зотов шел на автопилоте, с трудом переставляя ватные ноги и шумно дыша. Лес расплывался и темнел. Километра через четыре Зотову окончательно поплохело. Он споткнулся и едва не упал.

– Во-во, еле живые остались и на тебе, снова куда-то поперли, – заворчал идущий рядом Шестаков и поддержал под руку. – Не сидится на жопочке-то? И меня горемычного истязаете.

– Может хватит уже? – простонал Зотов.

– А чего?

– Прекращай, Степан, херово и без тебя.

–А если и со мной херово, и без меня, так может я и не нужен совсем? Чего грязь понапрасну месить? По кой черт нам эта Кокоревка сдалась?

Перед выходом Зотов распустил хитрую дезу, дескатьв походном строю чапаем в Кокоревку с наиважнейшим боевым заданием: разведать обстановку и по возможности помочь обороняющим село партизанам. Наврал, конечно. Такая подлая штука жизнь.

– Как на кой черт? – изумился Зотов. – Подсобим нашим, ка-ак ударим германцу во фланг, он и в бега.

– Ага, в бега, – фыркнул Степан. – Мы немцу, как дробина слону. И не почешется.

– Чем меньше блоха, тем она злей.