С привкусом пепла

– Эт точно, – Шестаков задумчиво почесал подбородок под бородой. – Но и привыкаешь к ним быстро. Мерзопакостно поначалу, зудит во всяких потаенных местах, а потом ничего, притерпливаешься, некоторых даже в лицо узнаешь.

– Да успокойся, ни в какую Кокоревку мы не идем.

Карпин, следующий головным, сбавил шаг и прислушался.

– А куда? – удивился Шестаков.

– Побродим по окрестностям и вернемся.

– Во, это дело! – обрадовался Степан. – Воздухом, значит, подышим? Лесной воздух-то, он пользительный, от всех болезней спасает!

– Вернемся, но по отдельностии разным путем, – пояснил Зотов.

– Колись, чего задумал? – спросил лейтенант.

– Убийца сегодня ночью должен прийти, так?

–Скорее всего.

– Решетов в санчасти будет один?

– Ну один. Он же приманка.

– Вот. Он приманка, а мы охотники. К вечеру незаметно вернемся в лагерь, засядем в госпитале и будем ждать. Дальше как карта ляжет.

– Незаметно? – фыркнул Карпин. – Ты никак шапкой невидимкой обзавелся? За ней в последнее время шастал, весь загадочный такой из себя? К Бабе-Яге? К лесу передом, к тебе задом?

– Не получится незаметно, – согласился Степан. – Только ежели ход подземный копать, аки кроты.

– Ваш головастый командир все продумал, – успокоил Зотов и напустил туману. – Скоро сами увидите, осталось немножечко потерпеть. Ты, Степан, не отвлекайся, веди.

– Веди туда, не знаю куда, – насупился Шестаков. – Видал я это Малькинское болото, ничего тама нету, окромя тины, утопленников и огромадных лягух. – он показал руками тварь в добрых полметра величиной. – Не знаю, чем эти дуры питаются, зайцами поди, али заблудшими партизанами.

– Дорога там есть?

– Как не быть, – закивал Степан. – На болоте раньше староверы-окружники жили, которые после Раскола в топи ушли, сбежали от Никона, не желая троеперстием осеняться и крестным ходом посолонью ходить. Посреди Малькинского болота остров стоит, лесом поросший, там и отгородились от жизни мирской. Цела деревня, избы поставили, церкву срубили, иконы старые и книги уберегли. Через болото гать тайную проложили, леса вокруг подсекли, поля рожью засеяли. Как гонения на них прекратились, начали к людям выходить, ягодой, дегтем и грибом торговать, дорогу лесную расчистили. К себе чужаков не пускали, береглись. Дожились в спокойствии и молитве до революции. А в двадцатом новая власть и до них добралась. А то как же, чего это они в лесу своем на лишае с мохом сидят и делиться с трудящимся прольетариатом никак не желают? Вдобавок Богу молятся, которого вовсе и нет. Значится не порядок. Ишь чего удумали, в чаще зверями дикими жить в отрыве от коллектива. Направили к ним продразверстку, сусеки проверить, и комиссара молоденького, просвятительские беседы вести, о большевизме рассказывать. Дед мой проводником. Вышли к болоту, глядят, дым черный клубами плывет и гарью воняет. Староверы, прознав про гостей, в церкви затворились и подпалили сами себя. Скотину пустили под нож, даже котов и собак. Горит храм Божий, угли щелкают, пламя воет, а внутри хор литургию поет. Прокричали дважды «аллилуйя», и купол обрушился, все и сгорели до тла, почитай сотня невинных душ, детишки, бабы, жуткое дело. Комиссарик тот седеньким вернулся, дед мне рассказывал. С тех пор вера пошла, будто церковь сгоревшая в трясину ушла, а в полночь колокол бьет, манит мимохожего человека. Мы опосля с мужиками охотились недалече, так хотели на тот остров попасть, на кости и черепа поглазеть, гать отыскали, да сгнила она к тому времени, зеленой водой залилась. Ванька Малышев завяз и чуть не утоп, веревкой тянули, повернули назад. А колокол слышали, вот тебе крест.

– Прямо и слышали? – усмехнулся Зотов. От рассказа по спине побежали мурашки. Лес словно стал гуще, насупился и помрачнел. Даже птицы умолкли.

– Хошь верь, хошь не верь, мне врать резону нет, – не обиделся Шестаков. – Мы, конечно, слегка поддатые были, но не глухие. В лесу ночевать затеялись, а с болотабум-бум-бум, протяжно так, жалобно.

– Может железка рядом или лесорубы работали? – предположил Карпин.

– Может и лесорубы, – неожиданно легко согласился Шестаков. – Значица, к дороге этой идем?

– К ней, – кивнул Зотов. – Найдешь?

– Да уж как-нибудь постараюсь, – Степан сбавил шаг и пошел сзади, потеряв интерес к разговору.

Зотову полегчало, головная боль улеглась, оставив давящую тяжесть в висках. Ноги обрели прежнюю твердость. Лес становился все гуще, наливался влагой, с веток на тропу свешивались серые космы лишайника, волны порыжелого, мертвого мха выплескивались из чащи, обтекая растрескавшиеся, окатанные ветром булыжники, похожие на черепа. Пришло нехорошее ощущение чужого, враждебного взгляда. Шестаковские истории чтоли на фантазию действуют?

– Ну пошто напираешь, места тебемало, щенок? – огрызнулся за спиной Шестаков.

– Я не напираю, – пискнул в ответ Колька.

– Как не напираешь, все пятки мне обступал! Держи дистанцию!

– Я держу-у, – жалобно, едва не плача, отнекался Воробьев.

– Чего тогда липнешь, как телок к мамкиной сиське?

– Да не липну я.

– Отвали, малец, не замай.

– Товарищ Зотов!

– Слушаю.