КАПИТАН ЛЯДУ
Передо мной остановился прохожий в военной форме.
— Зозо! — воскликнула я, с удивлением узнав в сержанте авиационных войск одного из моих друзей-летчиков.
Я не видела Зозо со времени мобилизации и даже не знала, был ли он призван. Это был любопытный парень, красноречивый и храбрый, русский эмигрант во Франции.
— Куда вы направляетесь?
— В «Бонне руж»[1]где меня ждут,— ответила я.
Вы разрешите мне пойти с вами? Я подожду вас у входа.
Разговор с ним зашел главным образом о моих попытках добиться приема в армию женщин-летчиц, в числе которых была и я сама и которые, как и я, стремились служить своей родине. Я между прочим рассказала ему о том, что благодаря своей активности получила неожиданное предложение от одного из редакторов «Бонне руж», бывшего одновременно администратором одной крупной кинематографической фирмы.
— Что общего между кино и «Бонне руж»? — проворчал Зозо.— Вы посещаете слишком много подозрительных мест. Это может для вас плохо кончиться. Подумайте над этим.
— Подозрительных? «Бонне руж» подозрителен?
— Да... Кроме того, мне говорили, что вы всегда вращаетесь среди военных...
Я была, можно сказать, за тысячу миль от того, чтобы заподозрить истинный смысл этих слов. Кончилась первая зима войны; мы были накануне 1915 года, и я не могла предполагать, что за руководителями «Бонне руж» было установлено наблюдение.
Господин Б. вызвал меня и попросил достать разрешение на полет на юг Франции для съемок фильма, в котором мне предложили главную роль. Я должна была обратиться в Главную квартиру и к помощнику министра авиации.
Выйдя из редакции, я опять встретилась с Зозо и передала ему мой разговор.
— Знаете ли вы кого-нибудь в Главной квартире в Шантильи? — спросила я его, объяснив, какого рода разрешение мне хотелось бы получить.
— Я займусь этим делом сам,— уверил он меня.
Хотя я и неразговорчива, но ненавижу одиночество.
Для меня Зозо представлял целый период моей довоенной жизни, мои первые шаги в авиации, мое недавнее прошлое.
— Мы пообедаем вместе,— решила я.
Он принял приглашение все с тем же нелюдимым видом, который, как мне показалось, является славянской чертой в его характере. Вечером мы встретились в ресторане на авеню Гранд Арме. В зале было много народа, в том числе и офицеров.
Все разговоры шли главным образом вокруг войны. Во время обеда Зозо пытался получить от меня сведения о моих военных знакомствах, но я не совсем охотно удовлетворяла его любопытство.
Молчание может быть столь же разнообразным, как и интонации. В молчании моего компаньона я чувствовала присутствие какой-то непривычной мысли. Мой товарищ был не таким, как когда-то. Его живость, казалось, угасла; в разговоре он избегал воспоминаний о прошлом. Что творилось с ним? Быть может, он очень нуждался в деньгах?.. Я знала, что он беден...
Когда я открыла сумочку, чтобы заплатить по счету, он бросил растерянный взгляд на те несколько кредиток, которые там находились.
Вечером, перебирая машинально события дня, я вспомнила беспокойный взгляд, брошенный Зозо на мои деньги, и его вопросы о моих связях в военной среде.
И вдруг я поняла... Зозо заподозрил меня в том, что я шпионка...
Однажды, встретив одного из наших общих товарищей, П. де Лессепса, Зозо действительно стал утверждать, что я шпионка.
Представляете ли вы себе эффект, какой могло произвести на французского патриота подобное утверждение в самый разгар войны, в тот момент, когда немцы были в Пуайене, угрожали Парижу и когда шпиономания находила в разгоряченных мозгах толпы благодатную почву для распространения?
Де Лессепс посоветовал своему другу Зозо предупредить 5-й отдел (службу контрразведки) и дал ему адрес. (Впоследствии Зозо сам передал мне этот разговор с де Лессепсом.)
Как раз в этот день я получила аудиенцию у помощника министра авиации по поводу разрешения лететь на юг.
Как всегда, утром мне позвонил Зозо.
Что вы сегодня делаете? — спросил он меня.