С риском для жизни.

Всю свою жизнь не забуду сцены, последовавшей за этой фразой. Капитан вскочил и заходил по кабинету большими шагами. На его лице последовательно отражалось все беспорядочное течение его мыслей. Он взволнованно затягивался папиросой и нервным движением руки сбрасывал пепел, падавший на его жилет.

После нескольких секунд размышлений он подошел ко мне и заявил:

— Вы по доброй воле пришли к нам работать. Вы начали работу. Отступать вам нельзя. Ваш долг состоит теперь в том, чтобы уехать и продолжать работу. Вы женщина, действуйте так, как найдете нужным.

Моя радость сразу померкла.

— Да, конечно, я женщина, но ведь, если я останусь в Испании, настанет день, когда я не смогу избежать...

Капитан, подчеркивая свое хладнокровие, которое ему изменяло, облокотился на стул и сказал:

— Это неизбежно, вы должны ехать.

Мое негодование возрастало. Я вспомнила барона, противного и к тому же немца.

— Есть вещи, капитан, на которые не может согласиться женщина.

По его глазам я видела, что он меня понимает. Ему было жаль меня. В тот момент я подумала, что победа останется за мной. Но он стал продолжать по-отечески убедительным тоном:

— Марта, подумайте о наших солдатах в окопах, о нашей родине, которая, быть может, завтра уже будет занята неприятелем. Вы француженка, у вас в руках редкая возможность, вы можете послужить, как никто другой, своей родине, для которой это лишний шанс на победу. Не отказывайтесь.

Капитан, немного смущенный, но по-прежнему упорный, опять начал ходить по кабинету. Он волновался. Его, очевидно, соблазняла мысль иметь преданную женщину около такого важного лица.

— Этим вы спасете много жизней, Марта. Вы можете их спасти. Если же вы этого не сделаете, то возьмете на себя тяжелую ответственность. И наоборот, если добьетесь успеха, вам обеспечена благодарность множества людей.

Я чувствовала себя опустошенной, печальной, подавленной.

— Вы требуете от меня полного самоотречения, капитан, ведь эта жертва страшнее смерти.

— Служба требует этого, - возразил он.

Не существовать, потерять свободу. Было ли это возможно для женщины, которая привыкла к полной самостоятельности и была избалована жизнью? Я сделала большое усилие над собою и сказала:

— Служба требует от меня того, что превышает мои силы, но я вам обещаю, что попытаюсь. Я постараюсь сделать все, что будет в моих силах.

— Я знаю нечто, что вас поддержит, Марта,— сказал капитан Ляду.— Подумайте, что благодаря вам многие невесты и матери Франции обретут своих женихов и сыновей, ведущих войну на море. Барон фон Крон является руководителем всех агрессивных действий подводных лодок по эту сторону Атлантического океана. Он руководит морскими операциями на этом побережье. Если вам удастся раскрыть его планы, подумайте только, какую услугу вы нам окажете! Ваши доводы морального порядка ничего не стоят в сравнении с этой прекрасной задачей.

Капитан ничего не сказал мне о моем муже, и это к счастью, так как тогда я категорически отказалась бы от этого нового поручения.

Он умел, этот начальник, находить в нужные моменты слова, которые электризовали. После нашего разговора и его убеждений я могла бы отказаться, лишь расписавшись в собственной трусости.

— Должна ли я, капитан, разузнать и прислать вам способ проявления написанного при помощи колларгола?

— Не беспокойтесь, мы сами этим займемся, у нас есть химики.

— Если нужно,— настаивала я,— я могу постараться по приезде в Испанию добыть нужную формулу.

Моя роль вновь захватила меня.

— Итак, капитан, завтра я вам позвоню и сообщу срок моего отъезда.

Через три дня капитан принес мне на улицу Жакоб ответ на вопросы барона. В глазах этого немца я должна была казаться добросовестной шпионкой. Сведения, переданные капитаном, были точные, но устаревшие; такие же точно сведения были даны всем агентам-двойникам.

Туг же, на улице Жакоб, я написала дружеское письмо Мадлен Степино в Мадриде, согласно указаниям барона фон Крона. Между строчками я при помощи колларгола и специального пера поместила все сведения, данные мне капитаном Ляду.

Капитан взял письмо и обещал позаботиться о его отправке.

— Отныне,— сказал он мне,— вы будете называться «Жаворонком». Если мне нужно будет сообщить вам что-либо через какое-нибудь лицо, это слово будет паролем.

— Должна ли я подписывать этим именем свои письма?

— Нет, этого не нужно.

В течение недели я брала уроки испанского языка в школе Берлица. Каждый день капитан торопил меня вернуться в Испанию.

— Нужно ковать железо, пока горячо,— повторял он.

Наконец я поместила в газете «Эко де Пари» объявление о своем выезде: «Требуется горничная...»

Тем временем открытка, пришедшая из Испании, требовала от меня сведений. Я отнесла ее капитану.

— Письмо, несомненно, запоздало, из-за цензуры,— заявил он.

Накануне моего отъезда капитан Ляду прислал мне несколько дополнительных сведений для немцев и следующее письмо:

«Дорогая мадам и дорогой друг!