С сердцем не в ладу

— У мсье Мартина мания подслушивать у дверей, — прошептал он мне.

Мы прошли через кухню, показавшуюся мне очень современной; она выходила во двор, обе стороны его занимал обширный гараж. Сосновая роща начиналась в нескольких метрах от служб, а молодая поросль сосен рассеялась, казалось, повсюду.

— Здесь у вас достаточно места для прогулок, — сказал Франк, отбросив свои манеры заговорщика.

Он раскурил сигару, затушил ботинком спичку и увлек меня под деревья.

— Будьте осторожны, когда станете курить. Огонь здесь распространяется быстро. Де Баер курил мало, но у него была привычка целыми днями не выпускать изо рта мундштук. В спальне у него этих мундштуков великое множество. Но вам лучше не пользоваться ими первое время… Сейчас, главное, следите за своей одеждой. Де Баер был очень педантичным; один из его привычных жестов — стряхивать с себя пыль кончиками пальцев правой руки, вот так… Другая особенность: сидя, он никогда не клал ногу на ногу. Казалось, он всегда находится в гостях.

— О, до чего мне не нравится этот тип!

— Со временем привыкнете. Естественно, вы обещаете мне не покидать виллу до нового распоряжения. Лучше, чтобы пока вас никто не видел.

— А кто бы мог меня увидеть?

— Соседи… Если вас увидят с дороги, это покажется странным. Мы распустили слух, что вы снова уехали в Бразилию… Через некоторое время мы сообщим, что вы вернулись… Если вам что-нибудь понадобится, предупредите меня. Я почти ежедневно бываю в Ментоне.

Я удержал его, взяв за руку.

— Вы утверждаете, что этот Мартин не будет меня беспокоить. Но мне что-то не верится.

— Он не в счет, — запротестовал Франк. — Сейчас он, вероятно, недоволен. Он опасается, что сестра предложит ему уехать. Будьте готовы к тому, что он станет наблюдать за вами, приглядываться, может, даже шпионить. Но как только Мартин убедится, что вы против него ничего не имеете, что вы действительно человек больной, он успокоится. У него одно только желание: чтобы о нем позабыли в его углу… Черт побери, уже скоро полдень… Я покидаю вас… Ах да, еще одно: я сказал вашей жене, что вашим единственным развлечением в лечебнице, где я вас отыскал, была скрипка. Я ничего не смыслю в музыке, но вы играете куда лучше де Баера, тут нет никаких сомнений. Значит, надо было найти этому объяснение. Вы очень много занимались, вот и все. Скрипка стала для вас навязчивой идеей. Согласны?

— Да. Думаю, да.

Я опустился на скамью, глядя вслед уходящему Франку. Тень ветвей сплетала у него на спине узорную решетку, и по вполне естественной ассоциации у меня мелькнула мысль, что отныне Франк стал моим тюремщиком. Странная тюрьма! Чтобы выйти из нее, я должен перестать быть самим собой, а проделав это, становился мучителем Жильберты. А если бы я сумел заставить ее полюбить себя? Если бы сумел открыть ей нового де Баера? Что бы тогда сказал Франк? Нет, невозможно! Как ни крути, Франк держит меня в руках. Как только я получу наследство, как только я переведу эти деньги на счет Жильберты, под предлогом возмещения растраченного мной капитала, Франк сумеет заставить меня уехать. Это будет нетрудно, ему достаточно будет заявить, что его обманул самозванец, воспользовавшись своим сходством с де Баером. Жильберта укажет мне на дверь, и можно себе представить с каким видом!

Я встал и принялся без цели бродить по дорожкам среди сосен. Я вынужден был неукоснительно выполнять взятые на себя обязательства, то есть следовать указаниям Франка. Так ли уж это трудно? Нет. Так к чему прибегать к каким-то уверткам? Прежде всего потому, что меня уже заранее мучило презрение Жильберты: Франк, хитрая бестия, неспроста постарался уверить меня, что она все еще любит своего мужа. Но как могла она сохранить какую-либо нежность к человеку, которого пришлось чуть ли не силой возвращать домой, к человеку, который в нравственном смысле как бы покончил с собой, чтобы окончательно забыть ее? Сама эта так называемая потеря памяти являлась для нее ежеминутным оскорблением. Как я не почувствовал этого раньше? Как все это противно! И когда прозвонил гонг, приглашая к обеду, я почти решил все рассказать Жильберте. Я повернул к дому, усталый, преисполненный к себе отвращения, и вдруг заметил, что опустил левую руку в карман пиджака именно так, как мне советовал Франк. В то время как я разыгрывал перед самим собой комедию благородных чувств, мое малодушное, трусливое нутро без моего ведома уже сделало наиболее устраивающий меня выбор. Бедный Кристен! Жалкий шут! Я вошел в столовую в самом дурном расположении духа. Жильберта уже ждала там. При виде меня она сделала над собой усилие, чтобы не отступить назад.

— Я заставил вас ждать, — проговорил я. — Простите меня. Парк так хорош!

Мы уселись друг против друга по разные стороны большого стола, за которым свободно разместились бы двенадцать человек. Франк, очень торжественный в своей белой куртке, подал нам первое блюдо. Между нами вновь воцарилось то невыносимое молчание, которое так тяжело давило на меня на лестнице.

— Ваш брат, — спросил я через какое-то время, — не спустится к обеду?