С тобой моя тревога

— Сядем, — первым опустился на крайний к двери стул Одинцов и кивнул Лиховой: — Садись, чего стоять-то!

Секретарша приемной сидела за маленьким низеньким столиком, приставленным к большому письменному, печатала, украдкой поглядывая на посетителей, о которых уже была наслышана. Она заметила, как мужчины о чем-то пошептались озабоченно, засмеялись, поглядев на нее. Потом тот, что помоложе, извлек из внутреннего кармана пиджака бутылку и, заговорщицки подмигнув ей, поставил под стул.

— Что это вы там спрятали? — спросила она строго.

— Тс-с-с… — в цыганских глазах парня зажглись веселые огоньки. — Тиха! Атомная бомба замедленного действия. Взрывается от взгляда чудесных женских глаз.

— Уберите сейчас же! — потребовала хозяйка приемной.

— Без паники! Я пошутил. Это всего-навсего водочка… Не могу же я идти с ней к директору!

— Не поймет, осудит, — поддержал второй. — И вытурит.

Раздались короткие звонки. Секретарша поднялась, приоткрыла дверь кабинета директора.

— Хорошо! — услышали в приемной, после чего она предложила этим троим в мятых костюмах: — Заходите!

— Мадам! — галантно произнес старший, прохромав мимо ее столика.

Молодой, цыганистый, проходя, наклонился и, сверкнув золотыми зубами, поинтересовался:

— Что делаем вечером?

Их спутница — в стоптанных коричневых туфлях, надетых не по сезону, без чулок, в старенькой серой юбке и черном хлопчатобумажном свитере, туго обтянувшем узкие плечи и грудь, — прошла, закусив белыми ровными зубами нижнюю губу, зыркнула диковатыми глазами.

Они вошли, остановились у двери рядом с круглой металлической вешалкой, сверкающей в лучах солнца, бившего в окна. Огляделись. От двери до массивного стола — широкая красная дорожка, слева вдоль четырех окон длинный стол, крытый зеленым сукном, обставленный стульями с зелеными спинками. Вдоль другой стены стояли красные и бордовые знамена — шелковые и бархатные, с гербами, золотыми и серебряными надписями. На стене в рамках под стеклом висели дипломы и грамоты.

Дорофеев встретил вошедших суровым, но доброжелательным взглядом.

— Проходите ближе. Садитесь, товарищи… Ближе, ближе!..

Они сели рядком, тесно друг к другу, и Дорофеев заметил, как женщина спрятала под стул ноги в стареньких нечищеных туфлях, а молодой, смуглый и глазастый — Одинцов — отвалился к спинке и глядел не на него, директора, а в окно, напряженно, будто перед объективом фотоаппарата, старший же — Дурнов, — закинув ногу на ногу, обхватил колено сцепленными пальцами и глядел в пол.

— Ну, здравствуйте, — сказал Дорофеев.

— Здравия желаем! — ответил за всех Дурнов и пошевелил ногой. Лихова и Одинцов поднялись, привычно держа руки по швам.

Дорофеев вышел из-за стола — в ладно сидящем сером костюме, черной рубашке, чисто выбритый, остановился перед сидящими.

— У меня есть друг… тоже директор такого же завода, как и мой. Сосед, можно сказать… Лет двадцать назад он построил свой завод и с тех пор руководит им. Он уже стар, этот человек. — Дорофеев ушел к окну, поглядел сквозь стекла, вернулся, выдвинул стул, сел. — Стар. На пенсию мог бы. И ушел бы, может, но работает: на заводе никто не хочет, чтобы он оставил директорство. Я о нем говорю вот почему. Он — бывший вор. Вор, можно сказать, с дореволюционным стажем. Он еще при царе столько лет тюрьмы заработал, что отсидеть — жизни не хватит. Ловкий, видать, был…

— Фартовый! — воскликнул одобрительно Дурнов. — Я тоже встречал такого. Гипнотизировать мог, все ему нипочем… А этот как выкрутился, кореш ваш?

— Рассказывал он об этом так. Сижу, — говорит, — «по-новой», так, кажется, сказал, «по-новой».

— Срок новый, значит, получил, — откликнулась Лихова.

— Сижу, рассказывал, и грусть меня взяла. Только и жизни, что от сроков бегать, а отсиживать все — невозможно. Я же, — говорит, — не вечный… А что, думаю, если попросить у власти прощения. Может, она, народная, учтет? И при первой возможности опять убежал, чтобы письмо написать, значит. Хотел прямиком к Михаилу Ивановичу махнуть, да поостерегся, что не допустят, а арестуют сразу.

— Это точно, попутали бы враз, — согласился Одинцов. — Письмо надо…

— Он и написал письмо. И адрес обратный указал. Писал, что хочет вернуться к человеческой жизни, а если все сроки отсиживать — то выйдет он из камеры ногами вперед. «Адрес, — говорит, — написал точный, товарищ Калинин, потому что все обдумал, и если нет мне прощения и придут по вашему приказу меня арестовать — застрелюсь».

— Ну и что Калинин? Ответил? — спросил Дурнов.

— Ответил… Я сам читал постановление ВЦИК о помиловании. За подписью Калинина. Вторым пунктом было записано: помочь в трудоустройстве, а при желании — в учебе. Он и сейчас этот документ вместе с орденскими книжками бережет…

— А к чему вы эту байку нам стравили? — ехидно сощурился Дурнов. — Агитация, да?