С того дня и после. Срубленные зимой

– Дозвольте почесаться.

А тот:

– Не дозволяем. Чесались вчера и будет.

– Дозвольте тогда спотыкнуться.

– Вот видите! – возмутился гумик. – Вечные с ними нелады. Такие непомерные‚ такие негодные‚ зачем они? Много потребляют. Канализация не справляется. Лишняя нагрузка на экономику.

– Пусть себе‚ – попросил Пинечке. – Богу и такие нужны.

– Да вы что?! А еще интеллигентный человек. Шума от них много. Топота. Чиханий-иканий-потений‚ ненужных шевелений. А мы создаем изыск. В отдельно взятом тупике. Попрошу со мной.

Город цвел. Город благоухал. Розами обрастал и жасмином. Тонко. Изящно. В меру. Цветочная пыльца. Соловьиный вздох. Мотыльковое трепыхание. Паутинная невесомость и отсвет неземного изыска. Да летал поверху самолет-этажерка‚ наследие братьев Райт‚ опрыскивая духами "Розалия супер" и "Виолет де парм"‚ цветными дымами выписывал по небу: "Теперь – мы. Теперь – нам".

– Вот‚ – сказал. – Никто не додумался. Одни мы. Не грубияны-насильники. Не живодеры – смазные сапоги. Нежные и ласковые‚ сердобольные и отзывчивые. Ведь так же? Ведь вы согласны со мной?

– Отчего же вы радостные без радости? Счастливые без восторгов? Печальные без особых мук?

– А оттого‚ что изыск‚ – ответил обстоятельно. – А изыск надо беречь и ограждать. Благоухание под надзором. Трепыхание под расписку. И потому мы не можем расслабиться и насладиться.

И погордился заметно.

– У нас‚ – сообщил Пинечке‚ – каждому младенцу известно. "Сотворивший день" создал человека последним‚ в самом конце творения‚ чтобы не гордился понапрасну и знал: "Даже комар сотворен раньше тебя".

– Комаров у нас нет. Всех вывели. И мух с козявками. Для нас это неактуально. Главное‚ предписать каждому‚ как ему поступать. Тогда можно взыскивать‚ если упущено.

– А как у вас с отсебятиной? – нагло спросил Мендл. – Восхитительная отсебятина‚ – я без нее не могу.

– Слова ваши кусательные‚ – без симпатии пощурился гумик. – В нашем тупике так не говорят. Сопряжено с болью и публичным позором. Пожалуйте пока что в тюрьму.

– За что же? Не чихали‚ не икали‚ изыск ваш не потревожили.

– Не потревожили‚ но можете. – И распорядился: – Мужчин в камеру. Собаку на цепь. Кошку в живодерню. Петуха в ощип.

Добрая весть требует благословния. Дурная – тоже. Про всё надо сказать: "И это к лучшему"‚ и Пинечке поблагодарил Того‚ Кто и в минуту гнева не забывает про милости.

– Отпустите нас! – кричал Мендл. – Дайте нам платформу‚ и мы уедем! Обещаю не своевольничать‚ никогда.

А их волоком.

7

Тюрьма – это такое место‚ где человек может подумать. Тюрьма – это такое место‚ где заползают нечаянные мысли в голову. А если и в тюрьме не заползут‚ не на что уже и рассчитывать.

– Пинечке‚ – сказал Мендл‚ поразмыслив на досуге. – Нет страдания без проступка. Это я‚ своими руками‚ загнал нас в камеру. Стоило ли‚ Пинечке‚ переводить стрелки?..

Отворилась кормушка в двери‚ сунулся любопытный глаз и фуражки околыш:

– Приветствую вас‚ приравненные к мертвецам! Вус эрцех?

– Вы знаете идиш? – приятно удивились они.

– Самую что ни есть а биселе. Перебросили на евреев‚ вот и учил. Хороший такой старикан попался: не хотел деньги брать. Святое‚ говорит‚ дело. Мы ему зато передачи носим‚ конфетки с апельсинками.

– В больницу?

– В больницу. В тюремную. Как выйдет‚ дальше продолжим.

– А за что его? – спросили они с опаской.

– А за то его. Не учи в другой раз. Идиш-шмидиш‚ тухес-кадухес.

Слышали вы про еврейское счастье? Про то самое еврейское счастье‚ которого отлили с избытком? Это оно и есть. Сидят они день‚ сидят другой‚ а еды нет‚ и воды тоже не дают. Чтобы чавканьем‚ хлюпаньем‚ чмоканьем мотыльковое не нарушили трепыхание‚ паутинную не повредили невесомость.

Горло высохло‚ язык вспух‚ в висках застучало и живот опал.

– Пинечке‚ – сказал Мендл и шумно сглотнул. – Снять кожу с куриной шейки‚ поскоблить и промыть; зашить с одного конца нитками‚ натолкать внутрь фарш‚ тесто со шкварками: только не плотно‚ ни в коем случае не плотно‚ чтобы в кипятке не лопнуло, прихватить нитками второй конец и варить в бульоне вместе с курицей.

– Можно сварить и в воде‚ – возразил Пинечке. – Где мы возьмем курицу?

– Как это где? – Мендл даже обиделся. – Если есть шейка‚ с которой мы сняли кожу‚ то должна быть и курица.

– Совсем необязательно. Мне‚ например‚ ни разу в жизни не доставалась и курица‚ и ее шейка.

Авремелю‚ Авремелю‚ седенький ты наш...

Ицхокеню‚ Ицхокеню‚ слепенький ты наш...

Янкеленю‚ Янкеленю‚ крепенький ты наш...

Ой‚ попросите! Ай‚ да попросите

Боженьку за нас...

Попели – еще поголодали. Носом потянули воздух.

– Пинечке‚ – сказал Мендл. – Я чувствую запах каши‚ гречневой каши с дальних земель. В Одессе подгорела каша‚ а я ее чувствую. В Киеве сварили суп с мясом‚ а у меня колики в животе. – И забормотал: – Угощаю. По большому счету. Вот вам‚ Пинечке‚ форшмак. Вот вам гефилте фиш. Вот вам‚ душа моя‚ креплах в бульоне и латкес со сметаной.

– Стоп‚ – сказал Пинечке. – Или – или. Если мы едим куриную шейку‚ то тогда без латкес.

– Это еще почему? Я уже положил себе полную тарелку картофельных оладий со сметаной‚ а рядом куриную шейку. Две шейки.