С того дня и после. Срубленные зимой

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ ЗАТЕРЯВШИЕСЯ В ПРОСТРАНСТВАХ

1

Каждому часу свое беспокойство.

Каждому дню.

Каждому возрасту.

Топорщились на пути столбы с проводами. Жирная асфальтовая полоса перечеркивала степь. Липкая‚ пахучая‚ проминающаяся от жары полоса взамен потайной разбойной тропы‚ по которой наскакивали когда-то врасплох и угоняли в полон босых‚ нагих‚ израненных и обесчещенных. Просвистывали мимо "торопливые сердцем"‚ каждый в своей коробочке‚ фыркали на посторонних вонючими газами‚ интереса не проявляли‚ ну никак!

А они стояли рядком и смотрели. Пинечке. Кошка с собакой. Петух-горлодер. Одинокие‚ затерявшиеся в неведомых пространствах‚ завалившиеся в безвременье‚ незваными пришельцами на сомнительном празднике. Опасения переполняли через край. И опасения опасений. И всякий мог кинуть на них жребий‚ как на вещь‚ найденную в пустыне.

– Не оплакивайте‚ – говаривал реб Ицеле со слов великих учителей. – Не оплакивайте возвративших души свои Создателю‚ но слезы проливайте над участью тех‚ что ушли и не вернулись домой.

Стояли долго‚ скорбные и печальные‚ на краю черной полосы. Глядели молча‚ как просвистывает на скорости этот мир‚ меняются нравы‚ одежды и вкусы‚ и клык обнажала собака на неведомую опасность‚ петух щурился неприятливым глазом‚ ус кошка топорщила непримиримо. Ты выносишь на рынок свой опыт и накопленную мудрость: "Берегите ваши души"‚ и – "Учитесь творить добро"‚ и – "Улучшите пути свои и деяния"‚ но товар залеживается на прилавке‚ позавчерашний‚ нарасхват‚ товар‚ для которого не найти уже покупателя.

Мама у Пинечки наводила в доме чистоту‚ надевала лучшие свои наряды‚ ставила на стол еду‚ приглашая Того‚ Кто послал ее в этот мир‚ и Он к ней приходил. Мама у Пинечки‚ тихая и сострадательная‚ размерами в жизни не взяла: мама взяла делами. Ходила за покупками в самую захудалую лавчонку: кто еще у них купит? Чинила ботинки у самого плохонького сапожника: как же еще он заработает? Вышагивала по улицам в вечном прищуре‚ скреблась во всякую дверь‚ и ей подавали: хлеба ломоть‚ цыбулю‚ редьку с огурцом. Набрав доверху корзину‚ мама шла по хибарам‚ раздавала собранное‚ а ее уже поджидали‚ рты разинув от нетерпения‚ у пустого стола‚ на стылой печи‚ под драным тряпьем.

– Любят люди‚ – говаривала мама‚ – полюбит и Всевышний. "Ты увеличишь Его свет‚ Он увеличит твой".

За маму Пинечке не беспокоился – после прожитой на земле жизни. Мама обитала в тени Всевышнего‚ обласканная Его любовью‚ и взглядывала теперь с высоты‚ чтобы не соблазнилось сердце у сына.

– Ложные на пути верования. Порочные вокруг суждения. Не променяй родную рубашку‚ Пинечке.

Затормозила машина не первой молодости. Сунулся из окна мужчина не первой свежести. Зубом цыкнул‚ глазом зыркнул‚ носом шмыгнул в плутоватой торопливости: попользовать и отбросить.

– Это цирк? Вы дрессировщик? Для цирка я писал‚ и немало. К примеру‚ карнавал на Кубе‚ со стихами и лилипутами. Может‚ слепим программку?

И дверцу распахнул:

– Поехали!

Ехали.

Ежились.

Озирались с опаской.

На скорости забирались в нехоженые времена.

Черный маслянистый асфальт потоком убегал назад‚ с неведомой‚ возможно‚ глубиной‚ коварными водоворотами‚ отмелями и перекатами. Проскакивали порой скудные‚ нуждой прибитые поселения – хлеб в нужде и вода в горести‚ и маслянистый поток разбегался на улицы-протоки‚ затекал половодьем в мусорные дворы‚ взбегал по ступеням к ободранным подъездам‚ вливался в разинутые ворота гаража‚ плескался беззвучно у насупившихся‚ давно не беленых стен. И снова степь без края‚ коршун над головой‚ обалделый суслик на пригорке и черная полоса под колесами – такая лишняя и такая здесь ненужная – с раздавленными‚ пригревшимися на припеке гадюками.

2

– Странная на вас одежда‚ – говорил водитель. – Чей же это национальный костюм? Не называйте‚ угадаю с трех раз! Кара-калпакский? Чечено-ингушский? Ханты-мансийский?

– Нет‚ – отвечал Пинечке. – Это традиционная одежда российского еврея середины девятнадцатого столетия.

– Понятно‚ – определил тот. – Вы работаете от Биробиджанской филармонии.

Пинечке его‚ конечно‚ не понял‚ но переспрашивать не стал.

– Между прочим‚ я евреев люблю. У меня много друзей-евреев. Я сам‚ чтоб вы знали‚ был когда-то евреем‚ но это прошло.

– Прошло?! – завопил Пинечке. – Как так?..

– Как у детей проходит оспа. Ветрянка. А потом отметины на всю жизнь.

– Остановите‚ – велел. – Я слезу. Уж лучше в пираты пойти или головой под колесо. Вымереть от ужаса-омерзения.

Теперь тот не понял.

– Что вы так взволновались? Естественный исторический процесс. Ведь вы древняя нация. И если бы вы не уходили в другие народы‚ сегодня на земле жили бы одни евреи. Евреи‚ китайцы и индусы. Вы думаете‚ это хорошо? Я думаю‚ это опасно. И так на вас всё сваливают.

– На вас‚ – переспросил Пинечке‚ – это на нас с вами?

– На вас – это на вас.

И огорчил ответом.

Крутнул руль. Лихо вписался в поворот. Представился не без гордости:

– Катамаранов. Беспощадный сатирик. В детстве я был уверен‚ что все люди вокруг – евреи. А теперь все неевреи в этом уверены.