С царем и без царя

Вместо ответа приведу выдержку из стенограммы речи А. Ф. Трепова в Государственной думе 22 ноября 1916 года: «Недопустимо сообщать с кафедры Государственной думы сведения совершенно неверные. Ни одна пара рельс — утверждаю документально — для ветки в имение Воейкову дана не была. Действительно, было ходатайство о разрешении этой дороги, она была разрешена вторым департаментом Государственного совета и было сказано, что имеют право получить старогодние рельсы. Я говорю как министр путей сообщения, что ввиду того, что на подобного значения дороги управление железных дорог рельс не дает, это постановление не исполнено и рельсы не даны. Что же касается вопроса о ссуде из средств министерства путей сообщения, то такого ходатайства и не возбуждалось, и потому ни миллиона и ни одного рубля из средств министерства путей сообщения не дано. А закончу я это объяснение тем, что дополню, что тем более все это не может соответствовать истине, что и самая ветка не построена».

В том же заседании выступил Марков 2-й, сказавший членам Государственной думы: «Вы уже слышали насчет вот этой «кувакерии». Это просто оказалось неправдой. Но я допускаю, представьте себе, что было бы даже правдой, что «куваку», минеральную воду, возят войскам и в другие места. Что же за ненависть такая к минеральной воде? Или уже воспрещено пить минеральные воды? Тогда нужно воспретить и нарзан, и ессентуки, и боржом. И если «генерал от кувакерии» возмущает Пуришкевича, отчего его не возмущает «генерал от боржомерии»? (Владельцем источников минеральной воды боржома был великий князь Николай Михайлович.) Тогда виновны все те, кто посылал минеральные воды людям, нуждавшимся в них. Но, оказывается, и это — неправда: никакой «кувакерии» нет, а есть только неправда, сообщенная Пуришкевичу и на лету им подхваченная».

Речь Маркова 2-го, возмутившегося оскорблением приближенных к государю лиц, на которое председатель Государственной думы не реагировал, закончилась очень плачевно: Марков 2-й приблизился к председательскому месту и произнес почти в упор Родзянке: «Вы мерзавец, мерзавец, мерзавец».

Это, может быть, было и слишком сильно сказано; но впечатление, полученное публикой от поднесенной ей Пуришкеви-чем лжи, сложилось не в пользу Владимира Митрофановича, что видно, например, из письма княгини Юсуповой к сыну, из Кореиза: «Очень досадно, что Пуришкевич хватил через край относительно «куваки». Раз оказалась неточность в его сообщении, вся остальная правда потеряет свою силу в глазах ее (т. е. императрицы) окружения. В речи много правды, кроме той части, где он защищает правительство».

Конечно, М. В. Родзянко получил громадное, не всем выпавшее на долю удовлетворение в выраженном ему сочувствии со стороны целого ряда посетивших его на квартире членов Государственной думы, лиц свиты государя и великосветских знакомых; случайно, в то же самое время, президент Французской республики наградил его орденом «Почетного легиона».

После речей министра путей сообщения Трепова и депутата Маркова 2-го Пуришкевич давал свои объяснения, которые свелись к извращенному толкованию возбужденного мною еще в 1913 году ходатайства о разрешении соединить находившийся в моем имении Пензенской губернии источник со станцией «Воейково» Сызране-Вяземской железной дороги. Около этого времени началась война, и эксплуатация источника была мною передана акционерному обществу, отношение к которому я сохранил лишь как владелец акций и председатель правления. Речь о постройке ветки даже ни разу не заходила ни на одном из наших собраний. Что касается ассигнования рельсов, то на это не требовалось особого с моей стороны ходатайства, так как согласно закону отпуск старых рельсов автоматически предоставлялся каждому, кто строил подъездной путь.

Думский инцидент с упоминанием моего имени понудил меня вторично обратиться к государю с просьбой уволить меня от занимаемой должности ввиду того, что я находил неудобным оставаться при Его Величестве, раз против меня поднялась такая травля в Думе.

Государь ответил, что все это ни в какой степени не может изменить его отношения ко мне; императрица также просила меня не обращать внимания на дерзкую выходку Пуришкевича: видимо, государыня желала меня удержать при царе, начиная в то время все более и более дорожить каждым преданным Его Величеству человеком.

Выступление Пуришкевича почему-то навело Распутина на мысль послать мне сочувственную телеграмму, текст которой привожу дословно:

«Ставка Петрограда 23/XI. Вручить старшему. Срочно. Генералу Воейкову. Вот, дорогой, без привычки даже каша и та не сладка, а не только Пуришкевич с бранными устами. Теперь таких ос расплодилось миллионы. Так вот и поверь, как касается души, а надо быть сплоченными друзьями. Хоть маленький кружок, да единомышленники, а их много, да разбросаны силы. Не возьмет в них злоба, а в нас дух правды. Посмотри на Аннушкино лицо: для тебя она лучшее успокоение. — Григорий Новых».