С царем и без царя

Близко знавшие Скоропадского говорили, что ему не были дороги ни Малороссия, ни Великороссия, ни русский народ, а нужна была одна Украина, независимая от России, как он сам сказал в минуту откровенности — на положении королевства Саксонского. Он старался угождать и монархистам, и украинцам, и немцам, и союзникам, в результате чего получалось отсутствие доверия и уважения к нему. Что же касается внешней стороны, то благодаря поддержке немцев он высоко держал знамя самостийной Украины.

В ноябре произошло свидание ясновельможного пана гетмана с атаманом Войска Донского — генералом Красновым, в честь которого был дан завтрак. В ответ на приветствие гетмана генерал Краснов произнес длинную речь. Указав на историческое значение Украины, родины наших богатырей и колыбели нашей веры, донской атаман закончил свою блестящую речь словами: «Когда в пламени пожаров летали обломки России, могучий украинский народ нашел в себе силы подняться и избрать вас своим гетманом; и снова, как тысячу лет назад, все взоры лучших русских людей обратились на Киев. Вам, ваша светлость, историей подготовлен путь тяжелый, но славный

...»

В Киеве я застал много знакомых из высшего общества, покинувших свои имения и для безопасности переселившихся в город в ожидании переезда в Крым, где, по доходившим сведениям, жизнь якобы была спокойная, без волнений. Встреча моя на третий день по приезде с одной полтавской помещицей закончилась крупным столкновением из-за расхождения во взглядах на причину развала России: она сваливала всю вину на подлость народа, в ответ на что я заявил, что гораздо больше виновата подлость праздной знати. Больше я приглашений ни в один киевский салон не получал, о чем и не сожалел, так как в этот приезд в Киев испытывал одни разочарования за другими; неожиданным для меня огорчением было известие, что даже некоторые из моих старых товарищей по Кавалергардскому полку, на который я смотрел как на самый верный оплот престола, были поколеблены ловкостью и упорным коварством общественных деятелей; имена губителей Родины произносились ими не с презрением, а с уважением, вследствие чего Гучков, по дошедшим до меня сведениям, позволял себе говорить о кавалергардах как о своих единомышленниках. Вероятно, этим обстоятельством и объяснялась их вера в пропагандную ложь и клевету, в частности коснувшиеся и меня. Совершенно иначе в то время относились ко мне бывшие лейб-гусары, при встречах проявлявшие много сердечности. Из разговоров с ними я вынес впечатление, что пропаганда, разложившая нашу армию, не затронула офицеров бывшего славного лейб-гусарского полка, тогда как еще за год до революции многие командиры и офицеры гвардии, увлекаясь идеей патриотического подвига, вполне подпали под влияние общественников; они открыто говорили о правительстве враждебно, об императрице с ненавистью, а про государя хотя и говорили, что обожают его, но добавляли, что против Государственной думы не пойдут, полицейских обязанностей на себя не возьмут и против народа во время такой войны оружия не поднимут. Доходило даже до участия офицеров в обсуждении подготовлявшегося в столице восстания.

Натиск интернационала, давший такой блестящий результат пропаганды в русских войсках, достиг не меньшего успеха и в германской армии, в частях, входивших в состав оккупационных войск на Украине. Хотя мне и пришлось слышать за шесть недель до краха немецкой армии от одного немецкого дипломата слова: «Bei uns unmöglich» («У нас невозможно»), но в действительности их солдаты разложились совершенно так же, как наши, и нашим офицерам пришлось спасать немецких от ярости их нижних чинов, как это было в одном из самых блестящих полков гвардии императора Вильгельма «Garde du Corps».

11

Граф Келлер. Гетман Скоропадский. Добровольцы.