С царем и без царя

Окружение великого князя было серьезно озабочено воссозданием его власти, причем не обошлось дело и без угодничества перед всесильным тогда в эмигрантских кругах бывшим Верховным главнокомандующим; сам великий князь Николай Николаевич не нашел для себя унизительным свести в эмиграции счеты с бывшим дворцовым комендантом, невольным свидетелем его предреволюционной деятельности. Когда образовался полковой союз взаимопомощи офицерам лейб-гвардии Гусарского Его Величества полка, устав которого был утвержден великим князем как Верховным главнокомандующим и старейшим командиром, — Николай Николаевич потребовал, чтобы мне не было предложено вступить в этот полковой союз; мотивировал он свое требование тем, что не может состоять в одном обществе с человеком, якобы покинувшим царя в дни крушения престола. Узнав о таковом волеизъявлении Верховного главнокомандующего, находившиеся в Париже кавалергарды вынесли базированное на заведомой клевете постановление меня игнорировать...

Все это происходило в Париже и его окрестностях в конце 1925 года. До меня доходили какие-то смутные слухи, не дававшие возможности точно знать, в чем дело, но тем не менее сильно меня огорчавшие, так как чувствовалось, что нарушена какая-то связь с моими бывшими сослуживцами. Разъяснилось все только в начале 1933 года, когда я получил в Ницце от лейб-гусар адрес, поднесенный по случаю исполнившегося двадцатипятилетия со дня назначения моего командиром лейб-гвардии Гусарского полка, т.е. с 9 августа 1907 года.

Вспоминая о прожитых вместе годах, однополчане настолько тепло отзываются о времени моего командования полком, что их адрес глубоко тронул меня и еще более укрепил наши дружеские отношения.

28

Нансен. Церковные дела. Русская женщина.

Несогласия русских между собою, тормозя работу по восстановлению России, являются в то же время лишним козырем и в руках иностранцев, среди которых приходится нам жить и которые ни одну нацию так не стесняют, как русскую. Особенно остро чувствуется это стеснение, когда дело касается передвижения из одной страны в другую, при том, конечно, условии, если эти русские не занимают высокого коммунистического положения, какое, например, занимал представлявший в Париже Россию (СССР) Раковский, имевший право беспрепятственного передвижения по всем странам Европы, за исключением Румынии, где он, как капитан румынской армии, находился под судом по обвинению в государственной измене и организации заговора против румынского короля.

Так как русские, не имеющие уголовного прошлого или коммунистического настоящего, могут, не встречая препятствий со стороны международного права, отправляться без визы только на тот свет, им приходится для получения виз быть в полной зависимости от произвола представителей стран, в которые желают попасть. По окончании мытарств беженцу выдается бумажка согласно резолюции правительственной конференции, возглавлявшейся доктором Нансеном, верховным комиссаром по делам русских эмигрантов при Лиге наций (бумажка эта получила в эмиграции название «нансеновского патента на бесправие»). Доктор Нансен — норвежец, в былые времена летавший по полярным странам России, а после революции приобретший оседлость в двух благоустроенных имениях — Росташи в Саратовской губернии, принадлежавшем роду Раевских, и другом, принадлежавшем роду Синельниковых, в Екатеринославской губернии. Оба эти имения, национализированные освободителями России, были подарены доктору Нансену, вероятно, в награду за установление во всех государствах путем введения так называемых нансеновских паспортов точного учета русской эмиграции, списки которой направляются в Женеву в Лигу наций.

Нансен, по словам его бывшего секретаря, был призван (не указано кем) заботиться о тех, кто всегда были пролетариями. По-видимому, на этом справедливом основании Нансен отказался платить что бы то ни было прежним владельцам имений как бывшим собственникам земли.

Не будучи достаточно предприимчивы, владельцы обоих этих имуществ могли только утешаться мыслью о том, что их бывшие родовые имения пошли на улучшение благосостояния доктора Нансена, стяжавшего себе громкую славу убежденного сторонника советской власти, возведенного в герои даже Лигой наций. К слову сказать, эта Лига наций, вопреки возлагавшимся на нее упованиям, осталась чуждой к действительным интересам русской эмиграции, тогда как, если верить словам, сказанным в Женеве в октябре 1933 года шведским министром иностранных дел, «она не может остаться равнодушной к интересам еврейской нации, рассеянной по всем странам».