С.У.П.Е.Р.

– В точности и правильности передаваемых посредством звуковых волн данных тоже есть свое очарование, – не согласился электронный помощник.

– Нет, нет и еще раз нет! – девушка была неумолима. – Будем пересочинять этот кусок! Не спорь! А вот цветовой образ этой аудиомы сохрани на всякий случай. Мне понравилось, как ты пустил рябь на потолке.

– Такое решение исходило из музыкальной концепции произведения.

– Вот и вот, – Маша снова плюхнулась на тахту. – А теперь включи то, что мы уже с тобой утвердили. «Полночный блюз» и «Карамель»… Будем медитировать!

Через минуту Маша, заложив руки за голову, снова смотрела в потолок на распускающиеся разноцветными цветками сполохи.

«В кого у меня эта тяга к сочинительству? – размышляла девушка. – Родители вроде бы интеллигентные люди».

Она хохотнула.

Нет, ну действительно. Если серьезно. Почему для нее были уготованы Лаборатории Смысла? Как можно было определить, что она родится, чтобы стать Творцом? Простое совпадение?

И откуда это навязчивое желание творить? Стихи, прозу, музыку?

Вот появляется что-то в голове и мешает жить, как навязчивая идея, как приступ болезни. Требует выхода этой творческой энергии. Создавать, творить, придумывать.

В который уже раз у нее в мыслях закрадывалось страшное сомнение: а вдруг это все бездарно, плохо, ужасно? Вдруг такое творчество никому, кроме обязательных потребителей, будет не нужным? Вдруг она даже не Ремесленник, а просто графоман?!

Мария смотрела на потолок, вслушиваясь в звуки собственноручно написанного неделю назад «Полночного блюза», и думала, какими разными бывают минуты.

Радужными, несущими надежду, и блеклыми, предвещающими ураган депрессии. Как не похожи друг на друга два осенних листка. Как бывает больно от недопонимания и как хочется, чтобы он иногда смотрел на нее не только как на друга и соратницу.

В такие моменты Маше вспоминались самые простые эпизоды из детства. Она стремилась снова ощутить это необыкновенное чувство, когда душа замирает в сладкой истоме, будто погружаясь в теплый обволакивающий кисель. И ты восторженно смотришь вперед, на дорогу, проложенную прямо по небу среди звезд. И понимаешь, что все это не так просто, и от этого кружится голова. Потому что там, за горизонтом, есть другие города, леса, моря. И если чудесным образом очутиться там, то ты окажешься совсем в другой, необычной, волшебной стране.

– А мы сможем с тобой попасть когда-нибудь туда, на самый-самый горизонт? – спрашивает маленькая Манюня.

Они с мамой стоят на песчаном берегу океана и смотрят на восход солнца. Их босые ноги омывают ласковые волны.

– Понимаешь, воробышек, какая штука, – задумчиво говорит мама и сжимает дочкину руку. – Чем ближе мы будем приближаться к нему, тем дальше он будет от нас удаляться. Так уж устроен мир.

– И я, даже когда вырасту, не смогу за него заглянуть? – хмурится Манюня.

– За горизонт, наверное, нет, – вздыхает мама. – Но ты сможешь побывать в не менее интересных местах. Ты даже не представляешь в каких. И это будет очень увлекательно.

– Я не хочу другие, – упрямо говорит дочка. – Я хочу сесть на горизонт верхом. Я буду первая, кто это сделает.

– Пусть так, – соглашается мама. – Я не против…

После этого женщина и девочка некоторое время стоят и молча наблюдают, как огромный лимонно-оранжевый диск солнца величественно поднимается, окрашивая мир живительным светом. В том самом месте, где океан соприкасается с небом.

«Ты такая глупая, – очнувшись от воспоминаний, говорит себе мысленно Маша. – Глупая, глупая глупышка. Думаешь о совершеннейших пустяках, а не о завтрашнем дне».

О том дне, который, возможно, начнет в твоей жизни новый виток, заставит относиться к обычному уже иначе, а может, и вовсе поставит крест на всех твоих мечтах о творческом признании.

На правильном ли они пути? Маша никогда не задавала себе этот вопрос, потому что боялась честно ответить на него.

Но какую бы страшную вещь они ни замыслили, она пойдет с друзьями до конца. Даже если… Даже если придется потом жалеть все оставшуюся жизнь.

– Завтра, – прошептала Мария одними губами и закрыла глаза.

А над ней продолжали расплываться абстрактные цветомузыкальные узоры ее «Полночного блюза».

* * *

В сам бокс реанимации никаких посетителей, разумеется, не пускали. Все, чего мог добиться Влад, это наблюдать за отцом издалека через стеклолитовые перегородки либо следить за ним по техническому монитору в комнате для родственников.

Николай Петрович был не похож сам на себя. Черты лица заострились, а кожа приобрела пепельный оттенок.

Он лежал на медицинской кушетке, укрытый до подбородка простыней и опутанный проводами и трубками следящей аппаратуры.

Влад от безысходности сжимал и разжимал кулаки. Сделать ничего было нельзя. Ни поддержать отца, ни взять за руку. Только наблюдать.

– Скажите, эээ… прошу прощения, – Влад поймал за руку проходящую мимо медсестру. – А кто конкретно будет следить за больным? – он кивнул за перегородку. – Там мой отец.