С утра до вечера. В чистом поле

Усевшись за чертежную доску, я вдруг слышу запах апельсинов — портфель лежит на подоконнике. И теперь ничто не в силах меня удержать. «Здравствуй, Юргис! Ты все-таки приехал…»

Все-таки… Да будет проклято это «все-таки…» Да буду проклят я сам, если не увижу сегодня его лица — живого лица, непременно живого, непременно живого, непременно… А может, уже поздно? Может поздно? Поздно?..

Я чувствую, как горят у меня щеки. Срываю пальто с вешалки, хватаю с окна портфель с апельсинами (сослуживцы поражены: до обеда еще далеко), несусь вниз по лестнице, вскакиваю в троллейбус, мчусь на автостанцию, покупаю билет и жду, жду, жду, когда подадут автобус, и страшно мучаюсь. А потом, уже в автобусе, я машинально открываю портфель, ласково щупаю оранжевые апельсины; они мало пострадали.

Дайте только уехать… Так я думаю, глядя на пронзительно синее небо, и в этой синеве вижу новую надежду, утешение, успокоение, а может быть — и приближение весны. Я ничего точно не знаю. Знаю одно: что-то должно измениться, сильно, совсем, как в дереве перед набуханием почек.

ЧЕТЫРЕ ПЯТНАДЦАТЬ

Это был роковой день в его жизни. Если бы он не пошел на рынок и не купил попугая… Если бы…

На деревянных прилавках лежал хлам: засаленные шляпы и фуражки, ветхое тряпье, ботинки, заигранные пластинки с сентиментальными, довоенными еще, песенками, велосипедные колеса, залатанные камеры, копилки, запыленные картины, детские коляски, источенные молью ковры, абажуры, коньки, самовары, щетки, пачки открыток, унитаз, печки-буржуйки, поношенный смокинг, свадебное платье, длинная коса из золотистых волос… А съежившийся от холода старик предлагал попугая в ржавой клетке; попугай был прекрасен; зеленые перья в этот сумрачный день шелковисто блестели. Просто сказочная птица.

Старик просил за попугая немного, только пятнадцать марок. Скорей всего, он не надеялся его продать, потому что неслыханно обрадовался деньгам и тут же спрятал их в карман потрепанного пиджака. Он долго объяснял профессору, как ухаживать за попугаем, чем его кормить, надавал кучу всяческих советов. Оказывается, у попугая было имя. Старик называл его Джульеттой. Расставаясь с попугаем, он растрогался и даже пустил слезу. Бедняжка Джульетта! Что теперь ее ждет? Он в жизни бы не продал Джульетту. Но времена нынче тяжелые. Война. Цены несусветные. Ему надо есть. Он голоден. Прощай, дорогая Джульетта!

Старик вытирал грязным платком слезящиеся глаза. Профессор взял клетку с попугаем и, забыв купить лезвия для бритвы, за которыми выбрался на рынок, направился домой, проталкиваясь сквозь толпу, Джульетта несколько раз пронзительно вскрикнула; так она попрощалась со своим хозяином.

Мрачный день, серый день. Джульеттины перья взъерошились от дождя. Джульетта молча сидела в клетке и уже не сверкала — она выглядела просто жалко. Бедная Джульетта! Холодные дождевые капли падали прямо на ее роскошные перья. Гордая головка свесилась набок. Джульетте было холодно и гадко. Она мечтала о жаркой Африке, но Африка была далеко, а здесь — ржавая клетка. Где африканские деревья, где обезьяний крик? Стучали солдатские сапоги, в отдалении гудел паровоз, шел дождь.

Профессор был чуткий человек. Он купил в киоске газету и накрыл клетку, чтобы холодные капли не мучали бедняжку Джульетту. В газете был снимок фюрера. Он повис прямо перед глазами Джульетты. Они глядели друг на друга: Джульетта и фюрер.

Клетка качалась в такт шагам. Прохожие с любопытством поглядывали на клетку, а какие-то злые дети даже швырнули в нее горохом. Профессор погрозил тростью, дети бросились врассыпную. Но Джульетте было тоскливо. Поход через город ей опротивел. Громыхал колокол на башне костела. Джульетта вздрагивала и еще сильнее ежилась от каждого удара.

Но вот, чуть поодаль от улицы, профессорский дом — широкие окна за кружевом серых деревьев. Из конуры вылез пес и запрыгал вокруг, виляя хвостом, тычась мордой в клетку; попугай перетрусил и несколько раз гортанно вскрикнул. Пес попятился — диковинная, невиданная птица озадачила его, — тявкнул и поплелся в конуру. Высунув морду, он следил, как профессор отпирает дверь. Клетка стояла на крыльце. Потом профессор поднял ее; его согбенная спина исчезла в проеме дверей; дверь захлопнулась.

Профессор ходил из комнаты в комнату, искал место для Джульетты. Одна комната не подходила, другая, третья… Наконец он решил временно поселить Джульетту в своем кабинете и поставил клетку на подоконник. Кабинет был просторный и светлый. Джульетте здесь должно понравиться. Но она металась в клетке, долбила по прутьям кривым клювом, хлопала крыльями. Может быть, ее мучали жажда или голод?

Профессор ушел на кухню, нашел в шкафчике крупу, налил воды в мисочку и принес Джульетте. Джульетта не притронулась к пище. Вдруг она застыла: в приоткрытую дверь прокрался черный кот; его зеленые глаза прожорливо светились; от волнения дрожали усы и кустики бровей. Кот сел и словно окаменел, пожирая глазами Джульетту. Тут ее охватил такой ужас, что она даже завопить не посмела.

Профессор погрозил коту: