С волками жить

— Я читал, что в трудовых конфликтах несколько лет назад убили каких-то лесных и нефтяных чиновников, а когда тела нашли, голов при них не было.

— Да, — просто ответил Хенри. — Очень деликатное дело.

Коупленды встали лагерем на землях таких событий, переживали такой трепет, какого бы им нипочем не мог сообщить никакой теле— или киноэкран. Или же так им нравилось воображать. Экраном теперь им служила тьма, и весь его покрывало множество чужих глаз, незримо глядящих на них в ответ. Когда Аманде занадобилось «сходить в уборную», как она пикантно выразилась, Дрейк проводил ее до реки — храбрец с большим фонариком. Она выступила из шортов и трусиков, забрела в теплый черный поток и присела по-индонезийски, а рулончик трепещущей бумаги неуверенно взметнулся над головой, луч света игриво скакал вокруг нее — занималась ли она когда-либо чем-нибудь нелепее этого изматывающего нервы похода за испражнением под открытым небом? — тревожно мечась туда и сюда, проверяя, не удалось ли какому-нибудь живому существу подобраться сзади, и одновременно стараясь избежать соприкосновения с образчиками ее собственных плавучих экскрементов.

После того, как их кухонный костерок догорел, а керосинки затушили, из иллюзорной безопасности своей противомоскитной сетки они пережили явление естественной тьмы, которая была почти совершенной, если не считать жутковато светящихся стволов нескольких деревьев поблизости — они мягко тлели каким-то фосфоресцирующим грибом, и Дрейк с Амандой обнаружили, что здесь, в этом плодородном климате, ночь говорит на тысяче языков. Твари лопотали и вякали, выли и жужжали, ухали и ревели нескончаемым гамом поразительной громкости.

— Звучит, — объявила Аманда, — как в видеоигре.

Дрейк повернулся к жене — даже на этом кратком расстоянии разглядеть ее он на самом деле не мог — и сказал:

— Интересно, кто побеждает?

Пока они лежали, пытаясь собрать все минуты сна, какие могли, и выставить их против требований наступающего дня, жуки шлепались в сеть падающими орехами, суетливая ночная жизнь вокруг них постепенно сливалась в мягкую бурю смутного белого шума, забытый телевизор в соседней комнате закончил свое вещание, пока ты засыпал, думая о другом.

Сон Дрейка: его первый кадр в режиссерском кресле, и события развивались катастрофичнее некуда, взрывались лампы софитов, рушились декорации, запарывались реплики, актеры опаздывали, их приходилось искать, съемочная группа грызлась между собой, управленцы жаловались, истощались средства, а посреди очень сложно устроенного дубля ключевой сцены в камере закончилась пленка. Но это его шанс, возможно, единственный, показать миру, киноиндустрии, на что он способен. Нельзя бросить. Поэтому он, сгорбленный над монтажным столом, с носа каплет пот, парализованный осознанием того, что не имеет понятия, как смонтировать фильм в связное произведение, отдельные сцены в нем — просто множество разнообразных игральных карт, с интересом задумывается, будет ли вообще иметь значение порядок раздачи. Заметит ли публика? Не все ли равно ей будет? Вопросы раскачиваются над пропастью. Публика тоже. Он строит мост. Ему нельзя промахнуться. Фильм у него в руках, он скользок, он распадается на куски, его не удержать, он как змея, он в его руках.