С волками жить

Джесси трудилась в «брачном бизнесе», потому что там работала и Никки, а Никки была там, потому что часовней «Счастье» владели и управляли ее родители, Бад и Гленда Хардуики. Бад, Преподобный Папка, как его звали родня и доверенные друзья, был одним из истинных первопроходцев Вегаса. В 1942-м его признали 4-Ф[84] — он потерял указательный палец в подозрительном несчастном случае на ферме годом ранее и не мог нажимать на спуск, откочевал из Барстоу работать в Долине на магниевом заводе, изготавливал осветительные патроны, которые помогали озарять военный потенциал Америки. Рука, которую отвергла его страна, однако была достаточно крепка, чтобы держать молоток, и в конце сороковых он работал в строительных бригадах, возводивших «Гром-птицу» и «Подворье в пустыне»[85]. Деньги текли в Невадский бассейн, как вода по желобу. Баду хотелось их себе. Он размещался в заметных местах, где его со временем и заметил Гас Голден из «Шехерезады» — и нанял в основном для того, чтобы повсюду ходил за Гасом и поддерживал некоторое фоновое присутствие, отсутствующий палец при этом сообщал полезную решающую нотку сложным деловым переговорам. Преуспев впервые в жизни, позвякивая карманами пиджака, он женился на местной девушке, с которой познакомился на съезде автоторговцев в отеле, — на Гленде, Мисс Атомный взрыв-1956. В 1957-м Гаса Голдена обнаружили в сундуке на железнодорожной станции Трентон, а Бад Хардуик обнаружил религию. Обращение проходило болезненно: Иисус разломил его жизнь пополам, первую половину вышвырнул в пылающую мусорку. Несколько лет Бад шибался без пенни в кармане, раздавал Библии туристам на пути в преисподнюю. Бывшие деловые соратники проходили мимо него по улице, даже не моргнув глазом, старый Бад исчез — как будто плазму его самости вдруг выволокли на новый свет, а в него самого, не подумав, установили доселе не видимые поверхности — раскрашенные так грубо выпукло, что ранее знакомые выступы низвелись до теней на заднике. Так и родился Преподобный Папка, апостол в белых туфлях, зеленых штанах и серебристом пиджаке, который курил по пятьдесят «кулов» в день, щеголял кольцом на мизинце в виде креста с алмазами, матерился, как рядовой, но терпеть не мог этого в других, был скрытым ценителем зрительного великолепия большегрудых невест. Он понимал, почему недокормленным пятилетним холериком мать-разведенка бросила его на маразматиков деда с бабкой, которых он едва знал: путь в святой город выложен кирпичами боли. Пастырство его обозначено Господом в начале времени. Он станет праздновать таинство брака в пустыне греха.

Так он и делал — но не без риска в нескольких случаях для своего собственного. Гленда, чьим высочайшим устремлением всегда было никак не меньше, чем блистать звездой под лучом прожектора в зачарованном мире кордебалета, не знала, как относиться к явлению религиозного пыла в их жизнях. Когда тот сопровождался исходом налички, она грозилась уйти. Проповедование — игра неудачника, в лучшем случае в ней можно участвовать безубыточно, насколько она могла определить, а она не планировала в своей жизни тратить время на неудачников. Такое въедается, она видала это снова и снова за игорными столами. Проигрыш — вирус, против которого делаешь себе прививку денежными ресурсами со множеством нулей. Теперь она вдруг, кажется, заболевала — и была от этого несчастна. Она плакала, Бад молился. Затем она обнаружила, что к тому же беременна — вирус мутировал, — и, похищенная взбунтовавшимся сердцем, Гленда отплыла к сиренам архипелага серийных романов на стороне. Бад ждал и молился — скала, к которой можно вернуться. Выяснилось, что мелочь, которую ей удавалось набрать на этих внеурочных экскурсиях, в итоге скопилась в кучу, которой хватило на то, чтоб обменяться на знаменитый белый бунгало, где Бад и Гленда теперь вот уже больше тридцати лет гнали парочки по проходу, и если бесперебойная работа матримониальной машины требовала определенных мягчительных средств, добываемых лишь в определенных местах вне дома, то периодические отсутствия Гленды бывали обременительной, однако жизненно важной жертвой. Возраст не изменил Гленду — лишь слегка ее запек: кожа у нее стала морщинистей и ближе к кости, но красоту свою она сохранила, животный дух, великолепную копну рыжих кудрей, что подрагивала заряженным шлемом металлической стружки, когда она нетерпеливо хлопотала в часовне, чаруя клиентов, изводя работников, орошая каждое помещение из своей верной банки розового освежителя воздуха. Все говорили, что Никки — вылитая Гленда, обвинение это без особого такта отвергалось и матерью, и дочерью, но оба родителя очевидно любили свое взрослое заблудшее дитя — их единственную наследницу, — и Джесси им тоже нравилась.