Саалама, руси

— Боже. Господи, помогите, кто-нибудь, — девушка перекатилась на спину, сжимая между ног поврежденную руку, с отчаянным воем преодолевая боль.

— Мархаба! Руси! Мархаба! [1]

Голос раздался откуда-то сверху, Ливанская на секунду замерла, не поверив своим ушам. А потом, забыв про боль, отчаянно закричала:

— Аунни! Аунни![2]

Ливанская почувствовала, как хрустко запершило в горле, вместо голоса начал вырываться сиплый хрип. Она замолчала, прислушалась на секунду, и тут чьи-то руки грубо потащили ее наружу. Раненую кисть и спину со сдираемой каменной крошкой кожей обожгло болью, но это было уже не страшно.

В считанные секунды ее буквально выдрали из разлома в стене, и Ливанская зажмурилась от ослепившего глаза солнца. В легкие хлынул чистый сладковатый воздух, и голова закружилась от счастья. Она свободна, она дышит! На несколько секунд она буквально потерялась в пространстве. Девушка почти не могла видеть, ослепленная светом и пылью. Ливанская не видела, куда ее несут, пока не почувствовала, что ее мешком перевалили через борт старого грузовика. Снизу послышался слабый стон — она упала на груду других живых и неживых тел. Со смутным ужасом Ливанская поняла: ее сейчас увезут, а она чего-то не сделала, что-то не успела:

Стойте. Погодите! Там люди! — она кричала то на русском, то на английском. Тех нескольких слов, которым научил ее Муки, не хватало, чтобы объяснить. Кузов грузовика, в который ее бросили, был уже доверху наполнен людьми. Все они были черные. Только местные — никого из больницы, никого из врачей.

А парни, вытащившие ее, махали руками, как заведенные повторяя:

— Куллю тамам. Куллю тамам.[3]

Но они не понимали ее. Ливанская еще пыталась ухватить кого-то за рукав, но ткань выскальзывала из ее мокрых от крови и пота пальцев.

Девушка судорожно цеплялась за борт. Перед глазами плыло, еще несколько минут она отчаянно хрипела сорванным голосом:

— Там люди! Погодите. Там люди, живые. Там Ясмина!

А потом она просто отключилась.

[1] Мархаба! Руси! Мархаба! (араб.) — Привет! Русский! Привет!

Аунни. (араб.) — Помогите мне.

[3] Куллю тамам (араб.) — Всё в порядке.

19

Москва, ул. Донецкая. 22:30

Машина Чечена медленно подъехала сзади и бесшумно остановилась почти впритык к изуродованной Suzuki — крыло было всмятку, диск на заднем колесе смялся в дугу.

Ахмер открыл окно, высунулся и понимающе присвистнул:

— Что, пацаны, отцовская тачка-то? — парень ухмыльнулся. — А я могу помочь, — в раскосых черных глазах зажегся алчный огонек. — Быстро. — Он, полагаясь на какое-то внутреннее чутье, повернулся именно к Кириллу: — Папаша даже не заметит.

Останьев мысленно заметался: с одной стороны, ну бы этого Чечена к черту, с ним связываться — последнее дело. Но, с другой… Отец тачку увидит — голову снимет. Парень нерешительно глянул на Ахмера. Деваться было некуда.

— Сами справимся, — Гадетский громко отрезал из-за плеча приятеля и решительно выдвинулся вперед. Еще секунду Чечен поглазел на растерянного Кирилла, но, видимо, понял, что шанс уже упущен, с разочарованием окинул взглядом битое крыло и отвалил.

Андрей выдохнул и досадливо буркнул:

— Знаю, я мудак. Давай колесо менять, — упрямо сжал зубы и распахнул багажник.

Москва, ул. Новозаводская. 23:20

Андрей дернул на себя старую деревянную дверь подъезда и стрелой кинулся наверх. До того они сорок минут добирались по ночной дороге куда-то в район Филевского парка. Дом был еще из серии самых старых «хрущевок», сто лет не ремонтировался. Краска в подъезде облупилась, и сыростью воняло так, что вышибало слезу.

Парни вбежали на площадку пятого этажа, и Андрей начал остервенело тыкать пальцем в звонок. Прошло минут пять, прежде чем щелкнула задвижка, и в коридор вышел заспанный парень лет двадцати пяти. Он флегматично убрал с кнопки звонка руку Гадетского и уставился на пацана красными от недосыпа глазами.

На всклокоченном небритом парне была мятая майка с изображением голой бабы и пузырящиеся на коленях спортивные штаны. От него здорово несло куревом и перегаром — стоило парню открыть рот, как у остальных к горлу подкатывала тошнота. Особенно когда он широко зевнул и, вместо того, чтобы прикрыть рукой рот, почесал майку в районе огромной теткиной груди. Андрей по-приятельски пожал парню руку, тот буркнул в ответ какое-то приветствие и поскреб затылок, на минуту открыв волосатые подмышки.

— Тачка внизу. Посмотришь?

Тот отвлекся от почесывания и хмыкнул:

— Ну отчего ж не посмотреть. Щас оденусь только.

Он зашел обратно в квартиру и крикнул уже изнутри:

— Да вы заходите!

— Спасибо, мы тут подождем, — Андрей облокотился о перила — из квартиры смердело даже сильнее.

Алик смотрел машину долго и с удовольствием, немузыкально мурлыкая себе под нос. Гадетский ползал перед крылом вместе с ним, а Кирилл наблюдал со стороны, приплясывая от холода. Наконец, спустя пятнадцать минут, парень пришел к какому-то выводу и довольно щелкнул языком:

— Неделя.

— Какая, к черту, неделя?! Мне надо сейчас! — Андрей яростно подскочил.